Пришельцы. Земля завоеванная

Айвен долго не мог заснуть. Он думал, что там, на большой земле, у своей реки, он еще никогда так не влюблялся. Пробовал подшучивать над собой, высмеивать себя. Мол, хороша любовь, когда нет выбора: одна Марья и никого вокруг. Но посмеяться не получалось.

Похоже, это всерьез.

Завтра такой Праздник. А тут – влюбился. Глупо и странно. Столько важной работы: украшать жилище, настраивать голограммы, развешивать ленты. Но трудно делать хоть что-то. Тянет к той стороне дома, откуда виден островок Хозяйки и Марьи. И она почему-то все не выходит. Но каждая секунда, проведенная не в смотрении на их домик, кажется бессмысленной. Правда, и каждая секунда, проведенная в смотрении, тоже бессмысленна. Потому что она не выходит!

К обеду Айвен начал волноваться – может, что-то случилось? И не с Хозяйкой, а с Марьей. Да нет, нет. Ну что может с ней случиться?.. Здесь! На Кур-Ити-Ати! Смешно. Но посмеяться опять не получалось.

Да еще Старик после обеда как взбесился, будто муха (которых здесь не водится) его укусила. Стал нервным, ругается. Ни «спасибо», ни «пожалуйста». Странно, таким Айвен его еще не видел.

Снова стоял недвижно, смотрел на домик напротив…

И вдруг разом, вмиг, успокоился. Марья же сама говорила, что «Хозяйка уходит». Видно, старушке совсем плохо, вот служанка и смотрит за ней так, что даже на минутку выскочить некогда. Ведь такое уже было в первые дни, когда Айвен только приехал сюда. Да, он совсем успокоился. Даже на свою «смотровую площадку» бегать перестал. Ну, почти. А тут еще Старик велел составить особо сложную, главную голограмм-инсталляцию.

Айвен так увлекся, что и не заметил, как к нему подошли. Он поднял глаза, только когда его окликнули. Двое незнакомцев, совсем не похожих ни на обслугу Кур-Ити-Ати, ни на старичков архипелага.

– Айвен, – твердо сказал один из них, – нам нужно поговорить.

А второй мягко прикоснулся к его голове, и Айвен потерял сознание.

* * *

Когда Айвен очнулся, перед ним были те же два человека, а еще стол, стул и лампа, свет от которой бил в глаза. Он попросил опустить абажур лампы. Один из двоих тут же откликнулся на его просьбу и протянул руку к лампе, но второй резким, злым движением перехватил руку и не позволил этого сделать. «Нелогичное поведение, несогласованность», – подумалось Айвену. Но дальше времени думать не было – его засыпали вопросами, а он отвечал на них. Быстро, без остановок, не думая.

Удивительное дело: когда Айвен пытался сделать паузу, задуматься над ответом, ему становилось больно. Он не мог сказать, откуда взялась эта боль, ведь к нему ничего не подключали. Однако боль была. Сначала она забиралась под черепушку, а если пауза затягивалась, то быстро расходилась по всему телу. И тогда уже каждая мышца, клетка, каждая капля крови требовала: «Говори. Говори! Говори правду!!!» Конечно, он отвечал, но вопросов меньше не становилось. Они продолжались и продолжались.

И вдруг в какой-то момент Айвен почувствовал, что с ним произошло что-то непонятное. Вся эта ситуация начала им восприниматься подобием какой-то спортивной игры. Ему бросают с двух сторон мячи, а он должен их отражать. И если сначала для того, чтобы отбивать эти мысленные мячи-вопросы, ему нужно было задумываться, то теперь, после какого-то переломного момента, он делал это – и очень ловко – автоматически. А голова освобождалась, и можно было думать о чем-то еще.

Интересно было смотреть на эту ситуацию со стороны. Айвен заметил, что человек, с самого начала проявивший себя злым, и сейчас задает вопросы недобро, резко. И ему нравится, когда Айвен отвечает несколько робко, как бы испуганно. Другой же спрашивал мягким, душевным, вкрадчивым голосом. А здесь Айвен чувствовал, что удовольствие спрашивающего вызывают простые, спокойные ответы, когда он смотрит зрачки в зрачки широко открытыми, «честными» глазами.

Поскольку Айвен начал отвечать именно то и именно так, как хотели эти двое, то он уже не испытывал боли. «Интересно, а может, прежняя боль, появлявшаяся, как показалось, во время задержки с ответом, была случайной?» Айвен намеренно задержался с ответом, изобразив размышление, и боль тут же вернулась – та же и в прежнем порядке. Ага, значит, он не ошибся со своим анализом и своими выводами. Эта неожиданно обнаружившаяся игра становилась еще более интересной.

И еще он уловил, что когда слишком долго отвечает безошибочно и без пауз, то вопрошающие тоже недовольны. Значит, периодически нужно ошибаться. И как только Айвен принял это решение, оно стало частью его «автоматических ответов». А он тем временем начал размышлять над другим: какие вопросы ему задают, можно ли их систематизировать? И, надо же, как только Айвен поставил перед собой такое задание, все вопросы, уже заданные и сейчас задаваемые, представились в его воображение большим массивом, который дробится на несколько групп.

Первая группа вопросов – разные вариации одного, главного: «Что он сделал с Марьей?»

Вторая: «О чем его просила Марья?»

Третья: «Что он знает о контактах, общении Марьи с кем-то, кроме Хозяйки?»