Пришествие капитана Лебядкина. Случай Зощенко.

Я возил его, падлу, на «чаечке»…

Первача я взял ноль восемь, взял халвы, пару рижского и керченскую сельдь…

Ты, бля, думаешь, напал на дикаря, а я сделаю культурно, втихаря…

Моя б жизнь была преотличная, да я в шухере стукаря пришил…

То вас шмон трясет, а то цинга и чуть не треть зэка из ЦК…

Схлопотал строгача – ну и ладушки…

Тут его цап-царап – и на партком!..

Индпошив – фасончик на-ка выкуси!..

Ну, какой мне смысл на такой муре наблюдать посля небо в шашечку…

(Александр Галич)

Человеку, выросшему в атмосфере старого, классического русского языка, одним знанием «блатной музыки» тут не обойтись. Нужен еще специальный «советско-русский» словарь.

Не исключено, что какой-нибудь литератор-эмигрант, более чуткий к художественному слову и настроенный менее воинственно, нежели знакомый нам рецензент «Прогулок с Пушкиным», даже и восхитился бы художественной яркостью Галичевых песен. В конце концов, просторечие, диалекты, всякого рода сленг – все это законнейшие художественные краски, к которым всегда прибегал художник.

Но одно дело – художник, говорящий не от себя, а как бы устами своих героев, и совсем другое – ученый, литературовед, вообще интеллигент, ведущий речь от своего собственного имени, а не от имени какого-нибудь Ваньки-Каина!

Не стоит, однако, забывать, что этот литературовед подписывает свои ученые труды именем персонажа, по сравнению с которым знаменитый Ванька-Каин может показаться чуть ли не образцом благопристойности.

Абрашка Терц, карманщик всем известный,
А Сонька-блядь известна по Москве;
Абрашка Терц все рыщет по карманам,
А Сонька-блядь хлопочет о себе…

На Молдаванке музыка играет,

А Сонька в доску пьяная лежит,
Абрашка Терц ей водки подливает,
А сам такую речь ей говорит:

– Зануда Сонька, что ты задаешься?

Подлец я буду, я тебя узнал…

И т.д.

Что же побудило его взять себе такой диковинный псевдоним? Неужто простое ерничество? Традиционное для людей богемы стремление к эпатажу?

Нет, тут были более глубокие и тайные причины. Еще недавно мы могли о них лишь догадываться. Но теперь они уже перестали быть тайной: Синявский сам сказал о них, и сказал прекрасно, с мучительной, пронзающей душу художественной силой: