Пришествие цивилизации

Контейнер-автомат завис над котловиной, с треском разломился и вывалил из своего чрева груду консервных банок. Консервная корпорация ликвидировала излишки продуктов. Контейнер развернулся и полетел назад.

Барт помахал рукой. Так, на всякий случай. Покричал вслед. Безрезультатно.

От симбиота остались только исковерканное туловище да две ноги, торчащие над валуном, Барт подошел поближе, стащил с симбиота полусапожки, обулся и присел на валун.

— Что-то слишком легко далась мне победа, — сказал он. — Слишком легко…

От живота робота отпочковалась совершенно неповрежденная призма эволюционного ящика. Барт нагнулся и поднял ее; она была нетяжелой, будто из дерева, и теплой.

«Усыпили или напоили, — размышлял Барт. — А может быть, оглушили… Хотя зачем же? Ненароком можно повредить голову… Тогда напоили. Потом… Потом ткнули в живот этот ящик, он сразу присасывается, и пожалуйста — через полтора часа готовый робот. Запрограммированный, узкоспециализированный. Симбиоз машины и человека. Дешево и надежно. И пошла ко всем чертям Парижская конвенция, а на электрический стул наплевать…»

Барт вздохнул, осмотрелся. Круг черных, с красноватым отливом базальтовых скал. Почти как каньон в Нью-Мексико, только совсем нет растительности. Зато кругом полным-полно консервных банок с отменными яствами на любой вкус.

Вот о чем думал Барт за несколько секунд до того, как эволюционный ящик, влекомый биополем, намертво присосался к его животу…

Днем.

И ночью.

В пятидесятиградусную жару и в шторм, когда соленая пыль прибоя повисает над тропой, не спеша и не останавливаясь, шагал он вокруг острова.

Два часа — круг.

Восемь километров — круг.

А круг — десять тысяч шагов.

И ЕЩЕ РАЗ О КОНТАКТЕ

Хряпнул я, значит, полбанки сухого, но не полегчало. Сижу. Думать не думаю. Нечем. Говорят, клин клином вышибают, а «сухарь» — разве это клин? Я вчера в себя такой клин сивухи засадил, что «сухарь» против него спичка ломаная. Да и не лезет он в нутро, стал в желудке комом и стоит, назад просится. Тоска смертная.

Тут он и появился. Зелененький, как и положено, рожки маленькие, ножки копытцами. Короче, все чин-чинарем, только морда плоская, безглазая, без рыла свиного. Даже симпатичный такой. Сидит на моем рукаве, ножками дрыгает, да ручкой мне машет.

«Ну, — думаю, — все, парень. Сейчас и баба в белом появится». И так это аккуратненько его ногтем щ-щелк! и сразу же вторые полбанки хрясь! Эффект тот же. Он опять на рукаве сидит.

— Ты, — говорит, — не делай так больше. У меня, — говорит, — от этого голова болит, все кругом идет, а сам двоиться начинаю.

Гляжу, и правда, двое их сидят. Да так это подрагивают, то сходятся в одного, то расходятся. Как в телевизоре.

Чо делать?

«Спокойно, — говорю себе, — спокойно. Раз уж появился, не избавишься. Наслышаны. Посему не мельтеши, принимай все как есть».

— А баба где? — спрашиваю.

— Какая баба?

— А в белом. Горячка которая.

— Да нет, — говорит, — однополые мы.

Действительно, про чертей слышал; про чертенят, а вот про черт… чертух, или, как там, чертовок, не приходилось. Впрочем, чертовок знаю, но это уже из другой оперы.

— Так чо делать будем? — спрашиваю. — Пить будешь?

— Нет, — говорит, — мы не пьем. Мы эфиром питаемся.

Что ж, тоже дело. Знал я одного такого. Пристроился я как-то в парке на лавочке с чекушкой, стаканчиком, газетку расстелил, сырок плавленый почистил (это еще до перестройки было!), короче, культурненько так. Люблю культурненько. Подходит этот. Ногами шаркает, еле передвигает, а сам на стакан смотрит. Как кролик на удава, глаз отвести не может. Я ему: «Кыш, мол, самому мало!», а он меняй успокаивает: «Да не, — говорит, — у меня с собою есть, мне бы стаканчик токо». Ну дал я ему стакан. Жалко, что ли? Душа-то родственная… А он достает из кармана пузырек медицинский, с белым сургучем который, и полстакана эфира хрясь! Сырком моим занюхал и говорит: «Дурак ты, дурак! Химии не знаешь! Ты сейчас водки хряпнешь, а через два часа головка вава, а похмелиться не на чо. А я за копейку газировки трах! вода в желудок бух! а там с эфиром шпок! — гидролиз называется. До спирта. И мне опять же хорошо».

— Нет, — говорю зелененькому. — Эфир не буду. Алкаш я чистый, чем и горжусь.

Пробовал я как-то «Кармен» — духи которая, — баловство. Ни те удовольствия, ни расслабления — дурь и боль головная. И унитаз после меня неделю благоухал. Соседка (в коммуналке живу) месяц ко мне приставала, где я французский освежитель воздуха достал. «Ах, и я такой же хочу!»

— Ну что вы, — говорит зелененький этот. — Я вам эфир вкушать не предлагаю. У нас метаболизм разный. А прилетел я к вам контакт устанавливать.

«Метаболизм — желудок, значит, — думаю. — Чай наслышаны, тоже не ботфортом консоме хлебам».

— А чо это — контакт? — спрашиваю.