Пришвин, или Гений жизни: Биографическое повествование

«Роман моей жизни: столкновение Германии и России, я получил все от Германии и теперь иду на нее».

Но вышло наоборот, не Россия шла на Германию, а надвигалась на Россию революция, чума, страна приближалась к катастрофе, в этом движении было что-то неумолимое, похожее на действие античного рока, и от Пришвина-художника требовалось не изменить зоркости глаза и трезвости ума.

«Православная Россия споткнулась на фабричном пороге»,

— в этой емкой исторической формуле заключено едва ли не все: и перебои со снабжением воюющей армии, и казнокрадство, и тыловая измена, и беспомощность власти, и воровство, и гниль большевистской пропаганды, разъедающей и тело, и душу России.

В эти же годы произошло еще одно трагическое событие, сильно повлиявшее на писателя и на образ его жизни: осенью 1914 года умерла его мать, оставив детям последний завет — жить дружно и держаться за землю, ибо именно из-за земли происходят в мире войны. Ее последнюю волю воплотить оказалось непросто — семейные конфликты и дележ родовой земли были неизбежны, но в сознании писателя все выстраивалось в один ряд — маленькая семейная война из-за материнского наследства и война мировая за передел Европы. И даже смерть матери показалась ему не случайной, но связанной с общим порядком вещей, ходом исторических событий и приближающихся перемен:

«Осенние листья осыпались, так и старики осыпались не от вражеских пуль, а от странного невидимого грядущего нового мира».

На похороны матери он не успел — был в Петербурге, но очень часто она приходила к нему во сне, и он разговаривал с умершей, более близкого человека у него не было, тем более что с женой отношения складывались все хуже и хуже.

«Жизнь трещит по швам. Что бы ни было, надо терпеть до устройства хутора. Устрою, а потом, может быть, и прощусь. Пусть живут, а я отправлюсь странствовать».

Но странная штука, в то время как другой человек давно бы развелся или ушел из дома, несмотря на частые жалобы на свою жену и упоминания о тяжких семейных сценах, проносящихся, словно ураганы в пустыне, ни тогда, ни еще два десятка лет после этого Пришвин не был готов к окончательному разрыву с Ефросиньей Павловной:

(«Когда дело доходит до разрыва, то мне кажется, всякая моя жизнь оканчивается»),

— напротив, они уехали под Елец, поселились на хуторе и стали строить дом.

Дальнейшая история взаимоотношений Пришвина и его супруги видится довольно смутно, но известно, что вскоре после революции они официально скрепили свой брак. На вопрос — зачем, если отношения между ними были так плохи и от совместной жизни страдали оба, ответ дан не в прямой авторской записи, а в сновидении:

«Снилась женщина красивая, и будто бы я сговорился с ней отправиться вместе в Хрущево и там повенчаться. Мы переходим с ней большое поле ржи, я впереди, а она все отстает, отстает, и так оказывается, что она не согласна, что она мне не пара: стара и происхождение мещанское, свояченица Елецкого трактирщика. Я и сам хорошо понимаю это, вижу, под шеей у нее висят уже складки — на пятый десяток идет, но все-таки я ее уговариваю, и зачем это мне нужно? и все дальнейшее получается как свободная необходимость совершить нелепо невозможное».

Быть может, Пришвин просто последовал Толстому, учившему, что если сошелся с женщиной — с ней всю жизнь и живи, или же этим браком хотел узаконить свое отцовство ради детей, но, размышляя о своем великом соседе и его супружестве, позднее заключил:

«Толстой все сделал для удовлетворения женщины, но в конце концов не удовлетворил же ее, тут путь: или побить, или бросить».

Первое было для Пришвина невозможно, а что касается второго, то оно произошло очень и очень нескоро…