Присягнувшая Черепу

Это прозвучало просто смешно, но и правда эти двое, когда я метала ножи, на меня не смотрели. Они заполошно орали, уставившись на взбаламученную кровавую грязь под мостом. Разинутые пасти крокодилов куда больше бросаются в глаза, чем рукояти скромно воткнутых в грудь ножей, и ни один из двоих выживших не оглянулся на меня, когда упали их друзья. Мне казалось, они еще не верят горестному зрелищу и ничего кругом не замечают.

Мы с Элой и Коссалом оставили их рыдать над погибшими. Мы умудрились пройти по тонущему в грязи пролету, перепрыгивая прорехи в настиле и тщательно сохраняя равновесие на одиночной балке перил: неверный шаг грозил падением в илистые заросли камышей, где до сих пор бились за жизнь упавшие раньше. Бились и большей частью терпели поражение. Добравшись до уцелевшего пролета, мы увидели впереди многосотенную толпу. В основном люди бестолково гомонили и тыкали пальцами, но кто-то все же додумался спустить сверху веревку. Коссал поднялся первым, за ним – я и Эла (сложенный зонтик весело раскачивался на лямке ее заплечного мешка). Мы нигде не встретили тех двоих, оставшихся на обрушенном участке. Как видно, с тех пор они нас догнали.

Лицо мужчины перекосила горестная ярость, но что-то в нашем облике заставило его замедлить шаг и отступить за спины зеленых рубашек. Не понимаю, что страшного он в нас увидел. При мне, правда, было несколько ножей, но выглядела я словно только что сбежала из публичного дома через выгребную яму. Эла крутила на пальце сложенный зонт, а Коссал, морщась, постукивал по ладони своей флейтой.

– Бог сегодня жаден, – пробормотал он.

– Нам их не перебить, – покачала я головой, вытирая потные ладони о грязную сорочку.

– Шестерых стражников и двух ошалелых придурков? – Жрец поднял кустистую бровь. – Тут и одна Эла справится.

– А как насчет шести стражников, двух ошалелых придурков и одного потертого старого жреца? – отозвалась та, тыча его в бок зонтиком.

Коссал небрежно, не отводя взгляда от подступивших на двадцать шагов зеленых рубашек, отбил удар. Стражники замедлили шаг, а их коренастый начальник настороженно взглянул на нас и сжал пальцы на рукояти меча.

– Я уже приступила к Испытанию, – напомнила я. – Мне нельзя убивать тех, кто не упомянут в песне.

– Ты с утра уже потрудилась, – ответил Коссал. – Этими займемся мы.

– На мосту сотни людей, – прошипела я, – и все сейчас смотрят на нас. Если ты отдашь богу этих, зеленые рубашки станут ловить нас по всему Домбангу. Придется прятаться по чердакам.

– На чердаках тихо и спокойно, – пожал плечами Коссал.

– Нет! – Я отчаянно замотала головой. – Зеленые рубашки мне нужны.

Мы с Элой и Коссалом покинули Рашшамбар больше месяца тому назад и успели потолковать обо всем на свете, от черничного варенья до применения удавки, но о своих планах на Испытание и вообще о Домбанге я помалкивала. Отчасти потому, что еще не продумала всех деталей. А больше потому, что боялась: сказанное вслух спугнет надежды, колыхавшиеся в глубине моего сознания наподобие медуз, – они, как медузы, могли скукожиться и протухнуть, очутившись на воздухе. Словом, я ни разу не упомянула, как рассчитываю на зеленых рубашек.

Коссал вопросительно поднял бровь, но объяснять было некогда. К счастью, мне на выручку пришла Эла.

– Никаких чердаков! – заявила она. – Я требую вина и танцев.

– Танцуй на здоровье, – бросил Коссал, указывая ей на подступающих мужчин.

– Предоставьте их мне, – проговорила я, вложив в голос побольше уверенности.

Мне было странно и непривычно полагаться не на ножи. С тех пор как ребенком оставила Домбанг, я шла по жизни с утешительной мыслью, что мой бог – молчаливый, невидимый, но бесконечно терпеливый – стоит прямо у меня за плечом в готовности забрать всякого, кого я отмечу ножом. Сегодняшняя бойня на мосту представила щедрые доказательства, что бог по-прежнему здесь, со мной в своем непостижимом труде, но правила Испытания запретили мне взывать к нему. И среди толпы, рядом с Коссалом и Элой, я почувствовала себя одинокой.

Двигаясь навстречу зеленым рубашкам, я старалась подражать непринужденной грации Элы. Давалось это нелегко. Сколько себя помню, я черпала уверенность в бою, в ноже под рукой, в сознании своей искусности. Без оружия я чувствовала себя неловкой и неуклюжей. Не делалось легче и оттого, что вместо шелкового ки-пана я была одета в грязное исподнее и рваную сорочку.

«Ты жертва, – твердила я себе, – как все вокруг. Так же перепугана и растеряна».

Эту роль я тоже оставила за спиной, простившись с Домбангом, и возвращалась к ней без всякой охоты.

– Стоять! – приказал начальник зеленых рубашек, нацелив на меня острие меча, когда я приблизилась на два шага. – Ни с места!

Не обращая на него внимания, я с распростертыми объятиями кинулась к своим обвинителям.

– Вы живы!

Перемазанный в грязи мужчина был готов к бою или к погоне, но не понимал, что ему делать с моими нежданными объятиями.

– Слава Интарре! – восклицала я, прижимаясь щекой к его плечу.

Меня схватили, попытались оттащить, но я держалась крепко.