Присягнувшая Черепу

Империя полуденного солнца победила в большом сражении при Домбанге, и легионам картографов пришлось вдруг чертить новые карты, словно тысячелетия гордости и верности можно отменить одним сражением и чернильными линиями новых границ. В городе, хоть и подпольно, осталось старое жречество. Люди еще помнили древние песни. Во дворцах, по мостам еще стояли старинные статуи тех, кто правил Домбангом во времена его свирепой независимости. Аннур чуть не два века принуждал город забыть свою историю, но история, как вода или гниль, проникает в любую щель. И хватило малости красной краски и отпечатка моей ладони, чтобы напомнить всем и каждому: эти легионы под стягом пылающего солнца называют себя защитниками, но они – захватчики.

И видно, солдаты на том конце таверны это хорошо понимали. Громкий хохот и натужное веселье дополнялись короткими мечами – помехой в застолье, зато очень полезным средством, если наружу придется прорубаться с боем. Для моей цели – убийства их командира – это было весьма некстати.

Да, я запросто отдала бы богу всех подряд, но условия Испытания запрещали подобную неразборчивость. Что ни говори, убить может каждый. Крыло имперских кеттрал положило бы всю таверну одним хорошо рассчитанным взрывом. От верных Ананшаэля требуют большего. Жрица Рашшамбара даже в страстном служении богу должна быть сдержанной.

Эла с Коссалом уже признали, что Глотка подходит под строчки песни – ведь что такое солдат, как не «торговец смертью». Любого из его спутников я могла бы счесть певцом, но тут пели все, а мне был дозволен только один. Итак, надо было найти способ выцепить Глотку из его легиона, притом что он уже был начеку.

Легионеры в дальнем от меня конце зала загорланили новую песню. Для солдат у них были недурные голоса. Трое вели мелодию, а Глотка басом выкрикивал рефрен: «Ведь солдат – он всегда солдат!»

За песней этот здоровяк перехватил мой взгляд и ответил улыбкой. Я тоже небрежно улыбнулась и подняла к губам чашу квея. Прозрачный, как вода, напиток пах ненавистью и разливался по языку бархатистым огнем.

Легионеры пели:

И скелет из могилы, отогревшись у костра,
Костлявою рукой, как в былые годы,
Схватит бабу, бутылку, копье и меч…

И Глотка, не сводя с меня глаз, с прежней ухмылкой выбил из столешницы щепки и подхватил:

– Ведь солдат – он всегда солдат!

Похоже, он пел для меня. Закончив, звякнул кружкой о кружку собутыльника и с широкой улыбкой поднял ее в мою честь. Стыдно сказать, он мне нравился. Трудно жить рыбаку, если его волнует судьба червяка.

«Наживка, – напомнила я себе. – Он наживка».

Если не я, его рано или поздно убьет другое. Болезнь, кинжал, вода… – у Ананшаэля не счесть вездесущих тонких орудий. Я приготовила для него милостивую смерть – скорую и безболезненную. Освобожу его от мира в расцвете сил. Наверное, чтобы полюбить, не обязательно навалить вокруг себя по колено мертвых тел, но я за всю долгую дорогу из Рашшамбара не придумала другого способа. Считайте, по недостатку воображения.

Его кружка зависла в воздухе, но я, не отвечая на тост, опустила взгляд на раскрытую ладонь, провела по ней пальцем, а потом быстрым и незаметным движением припечатала к столу. Большинство сказало бы – просто молодая женщина ерзает на стуле, но я рассчитала, что Глотка окажется наблюдательнее большинства. И не ошиблась. Его взгляд замер. Чуть помедлив, он отставил кружку и отодвинулся от стола, собираясь встать. Я незаметно покачала головой, кивнула на заднюю дверь и, приложив палец к губам, встала сама.

Задняя дверь вывела в узкий коридор с рядом нужников над каналом; недаром все домбангские трущобы располагались в восточной части, вниз по течению. Я выбрала дальнюю из пяти кабинок: крохотный, только-только присесть, закуток с отполированной множеством задов доской и дырой, куда, явись Глотка не один, сумела бы протиснуться. Мне требовался запасной выход, не загороженный солдатами и мечами. Впрочем, я ставила на то, что он придет один.

Нет, великаны не глупее своих малорослых соплеменников, зато они, как правило, беспечнее. Глотка был на вес небольшой свиньи тяжелее любого из здешних выпивох, он привык чувствовать себя неуязвимым. Если его не отвратил от выпивки назревающий бунт целого города, станет ли он опасаться одной-единственной женщины – маленькой и безоружной на вид. Пожалуй, во всем Аннуре нашлось бы всего несколько десятков женщин – из кеттрал или жриц Ананшаэля, – справившихся бы с ним в рукопашной. Он не многим рисковал, выйдя со мной на зады.

К несчастью для Глотки, иногда проигрывает и верная ставка. На то и игра.