Присягнувшие Тьме

– Да, это я, – ответил он, бросая в тачку пучок салата. – А кто вы?

– Мое имя Матье Дюрей.

– Вы из Безансона?

– Из Парижа. Уголовная полиция.

Он разглядывал меня без всякого стеснения, и я подумал, как выгляжу сам: слишком широкий плащ, мятый костюм, галстук сбился набок. Оба мы были хороши: легавый и бывший заключенный. Две карикатуры на ветру. Казвьель натянуто улыбнулся:

– Что, опять Сильви Симонис?

– Все еще она и ее дочь Манон.

– Не далековато ли от вашего участка вы забрались?

Я улыбнулся ему в ответ и протянул сигареты. Он отрицательно покачал головой.

– Я всего лишь предлагаю поговорить по-дружески, – сказал я, закуривая.

– Не уверен, что мне нужны такие друзья.

– Всего лишь несколько вопросов, и я вернусь к своей машине, а вы к своему салату.

Казвьель вгляделся в озеро, расстилавшееся слева от меня. Серое серебро и небесная лазурь. Потом снял брезентовые перчатки и стряхнул с них грязь.

– Кофе?

– С удовольствием.

Он опустился на кучу земли, пошарил за тачкой и вытащил термос с пластиковым стаканчиком. Отвинтил от термоса крышку, перевернул – и получилась еще одна емкость. Осторожно разлил кофе. Я видел, как мускулы играют под его татуированной кожей. Ему было сорок пять лет, это я знал из статей, но тело как у тридцатилетнего. Я взял протянутый мне стаканчик и уселся на кучу глины. Помолчали. Казалось, он не чувствовал холода. Я подумал о приютском мальчишке, который поклялся в верности Сильви Симонис.

– Что вы хотите знать?

– То же, что и все.

– Приятель, это давняя история. Ко мне больше с ней не пристают.

– Я не задержу вас надолго.

– Слушаю.

– Что вас заставило признаться в убийстве Манон?

– Жандармы.

Я отпил глоток кофе – остывший, но вкусный – и спросил с иронией:

– Они вас прижали, и вы раскололись?

– Так все и было.

– А если серьезно, что на вас нашло?

– Да пошли они все в задницу! Для них я в любом случае был виновен. Им наплевать, что Сильви для меня все равно что сестра. Для этих ублюдков имели значение только мои судимости. Ну, я им и сказал: «Давайте, ребята, вяжите меня!» – Он скрестил запястья, словно ждал, что на них наденут наручники. – Хотел, чтобы они утерлись своей дерьмовой логикой.

Казвьель говорил неторопливо, со странным безразличием. Своей изворотливостью он напоминал вытатуированных на нем рептилий.

– С вашим прошлым вы сильно рисковали.

– Я всю жизнь рискую.

Он был очень похож на придуманного мною защитника. Ангел-хранитель, который вселяет тревогу. Я вернулся к одной детали, которая сильно занимала меня:

– В восемьдесят шестом году вы вышли из тюрьмы.

– Это есть в моем деле.

– Сильви была замужем, родила дочь, стала блестящей часовщицей. Вы встречались с ней?

– Нет.

– Как вы ее разыскали? Она ведь уже не носила девичью фамилию.

Он посмотрел на меня с любопытством. Противник оказался опаснее, чем он думал. Но, похоже, ему от этого было ни холодно ни жарко. Казвьель улыбнулся:

– Помнится, ты мне предлагал закурить?

Я протянул ему пачку «кэмел» и сам взял сигарету.

– Никому об этом не говорил, а тебе признаюсь.

– С чего бы?

– Сам не знаю. Может, потому, что ты кажешься мне таким же истовым, как и я. Выйдя из тюрьмы, я с подельниками обосновался в Нанси. А промышляли мы в Швейцарии. Каждую ночь мы потихоньку пересекали границу, а с той стороны нас уже ждала тачка. Работали в Невшателе, в Лозанне… а то и в Женеве.

Я перешел на «ты»:

– Не забывай, что я как-никак легавый.

– Срок давности истек. В общем, мы доперли, что по эту сторону границы в богатых домах тоже найдется чем поживиться. Сартуи, Морто, Понтарлье. Однажды ночью мы взломали странную мастерскую – там было полно ценных часов. И тут я увидел фотографии. Снимки Сильви и ее дочки. Черт, я был в ее доме! В доме моей любимой, которая вышла замуж и родила дочку.

Он затянулся, заново переживая свое удивление и горечь.

– Я велел дружкам оставить все как есть. Им это не понравилось, но они смирились. А потом я разыскал Сильви.

– Она уже овдовела?

Он подул на тлеющий кончик сигареты, который сразу стал ярко-розовым.

– Что правда, то правда. Я еще на что-то надеялся. Но наши пути разошлись навсегда.

– Она поучала тебя как христианка?

– Это не в ее характере. Да она и не была такой дурочкой, чтобы надеяться молитвами и проповедями направить меня на путь истинный. Заставить за гроши горбатиться на лесопилке.

– Но иногда ты горбатился.

– Иногда. Под настроение.

– Как сейчас?

– Сейчас – другое дело.

– Почему другое?

Казвьель, словно не расслышав, глотнул кофе.

– А когда убили Манон, что ты почувствовал?

– Гнев. Бешенство.

– Сильви говорила тебе об анонимных звонках?

– Нет, ничего не говорила… Иначе… Я бы ее защитил. Тогда бы ничего не случилось.

– Но ведь признаться жандармам в убийстве – значило не уважать ее горе.

Он бросил на меня убийственный взгляд. Его грудь напряглась, и татуировки будто ожили. На мгновение я подумал, что он вцепится мне в горло, однако он спокойно произнес:

– Слушай, парень, это дело мое и легавых, ясно?

Я не стал настаивать.

– Сильви кого-нибудь подозревала?