Присяжный заседатель

— Послушайте, Энни, вы его здорово напугали. А этого делать ни в коем случае нельзя. Он отличный мужик, золотая голова и все такое, но пугать его нельзя. Это я вам говорю по опыту, можете мне верить. И упаси вас Боже еще когда-нибудь затевать против него этакую хреновину.

Учитель ухаживает за орхидеями — ему нужна медитация. Стерилизованный скальпель очищает мохнатые корни «бругтонии», снимает налет со стебля «катасетума пилеатума». «Маудиа» простудилась, поэтому Учитель смазывает ее листочки кисточкой, на которую нанесен беномил. Как быстро живые существа теряют форму и красоту, если за ними не ухаживать.

Теряют ясность, теряют совершенство. Настроение у Учителя приподнятое, и это его удивляет. Наводить страх на Энни было делом не из приятных. Необходимым, но пакостным. И все же теперь Учитель буквально блаженствует. Обрабатывая листочки «маудии», он совершает обряд Тао.

Почему такое несложное, неприятное дело приводит человека в состояние блаженства?

Должно быть, душа вознаграждает тебя за то, что не испугался заглянуть в темноту, проявил мужество, выстоял.

Учитель почему-то начинает вспоминать про ракету.

Ему тогда было столько же, сколько сейчас Оливеру: лет двенадцать — тринадцать. Он и Эдди стояли в замусоренном дворе многоквартирного дома в Бруклине. Перед ними возвышалась ракета, которую соорудил будущий Учитель.

Эдди была оказана высокая честь вести отсчет стартового времени.

Ракета была высотой четыре фута, фюзеляж желтый, нос синий. В качестве топлива Учитель использовал канистру с жидким водородом и еще одну с жидким кислородом (кислород украл двоюродный брат Эдди, работающий в химической компании).

Если бы при зажигании произошла хоть малейшая накладка, ракета так шарахнула бы, что от квартала вряд ли что-нибудь осталось бы.

Правда, об этом он своему другу не рассказывал.

— Пятьдесят шесть секунд до старта, — объявил Эдди.

— Старт задерживается.

— Почему задерживается?

— Потому что твой старик появился.

Отец, как всегда, был пьян. Он остановился перед ракетой и, покачиваясь, сказал:

— Красотища. Просто произведение искусства.

— Папа, шел бы ты домой.

— Нет, когда я вижу такую красоту, мне хочется петь.

— Папа, ну пожалуйста.

Но отец уже запел арию из оперы. Учитель хорошо помнит — это была ария из оперы «Германия». Серенада в честь желто-синей ракеты разнеслась по всему двору.

Из окна кто-то высунулся и громко зааплодировал.

— Это мой сын! — закричал отец. — А это его ракета! Настоящая поэзия!

— Папа, тише ты. Такие ракеты строить не разрешается…

Отец снова запел.

— Папа, немедленно перестань!

— Что-что? Тебе не нравится музыка Франчетти? Разве ты от нее не балдеешь? Конечно, это не рок-н-ролл, где тебе…

— Папа!

— Чтоб ты сдох!

Отец развернулся и исчез в подъезде. Когда до старта оставалось пятнадцать секунд, во двор выскочила мать.

— Как ты смеешь говорить такое отцу?

— Ма, мне сейчас не до тебя!

— Ты не смеешь так разговаривать с отцом! Он поет в твою честь, он тебя любит…

Тут распахнулось окно, и высунулся отец.

— Мэри! Оставь ребенка в покое! Видишь, он играет со своим другом!

— А ты, ублюдок, вообще молчи! — заорала мать. — Жирный, поганый педераст!

— Оставь моего сына в покое, подлая сука!

Мать повернулась к сыну и сказала:

— Ты знаешь, что твой отец педераст? И это еще не все…

Дальше он слушать не стал — включил зажигание, и смесь водорода с кислородом воспламенилась. Двор заполнился белым дымом, пламенем и грохотом. Мать с визгом побежала к подъезду, на лице Эдди появилась восхищенная улыбка, а ракета медленно взмыла в розовеющие небеса. Она была желто-синяя, под ней клубился белый дым, а еще ниже пунцовело пламя. Ракета полетела вверх, в небо, а у мальчика зазвенело в ушах, и вдруг душу омыло волной необычайной чистоты. Один миг, и он от всего очистился.

Оливер безуспешно пытается выманить мать из дома, ему хочется расспросить ее о том, что было, но Энни проявляет удивительную бестолковость и намеков не понимает. Она вываливает на сковородку цыпленка с рисом, мешает ложкой, на сына не смотрит.

— Мам, пойдем лучше пиццы поедим. Или еще чего-нибудь.

Она молчит.

— Я хотел тебе рассказать про школу…

Энни перемешивает рис.

— Ну расскажи. — Голос у нее опять звучит как-то резко, словно ничего не изменилось. — Расскажи, как провел день.

— Ну… — Он пожимает плечами. — А ты как провела день?

Молчание.

— Мам.

— Что?

— Я спросил, как ты провела день.

— Не помню.

В глаза не смотрит.

— Может, сходим куда-нибудь после ужина? Мороженого поедим?

— Нет.

Оливер меняет тактику.

— Ты с Джулиет сегодня разговаривала?

Энни резко разворачивается, прикладывает палец к губам и шипит. Вслух говорит:

— С Джулиет? Нет.

Тогда Оливер выходит в гостиную, берет тетрадку и на обратной стороне пишет: «Этот тип знает, что Джулиет — твоя подруга. Почему ты боишься о ней говорить?»

Энни пишет: «Никогда больше не произноси это имя у нас в доме. Никогда».

Оливер: «Что сегодня произошло?»

Энни: «Ничего не получится».

Оливер: «Почему? Что произошло?»

Энни: «Я тебе потом расскажу».

Оливер: «Мама, мы должны бороться».

Энни: «Если мы будем бороться, он тебя убьет».

Оливер: «Ничего, я рискну».