Присяжный заседатель

— А я — Джулиет. Вы действительно жили в Исландии?

— Да, но это было давно. Я писал репортаж о встрече на высшем уровне в Рейкьявике, а потом остался на острове на несколько месяцев.

Айан одаряет собеседницу асимметричной улыбкой. Мог бы не стараться — Джулиет и так уже запала на его зеленые глаза.

— А другие стихи у вас есть?

— Конечно. Если хотите, как-нибудь при случае могу вас ими помучить.

— Я была бы счастлива.

— Сегодня я не один, но если вы дадите мне свой номер телефона…

Джулиет лишь пожимает плечами.

Айан дает ей ручку, и она пишет на салфетке свое имя и номер телефона. К сожалению, в этот момент появляется его чертова подружка. На лице — застывшая улыбка.

Айан, впрочем, ничуть не смущен.

— Познакомься, Сари, — говорит он. — Это — Джулиет Эпплгейт. Она работает в госпитале Святого Игнациуса. Когда я буду в следующий раз читать свои стихи, Джулиет хочет посмотреть на мой позор.

Блондинка металлическим тоном заявляет:

— Эбен, нам пора. Счастлива познакомиться с вами, Джулиет. — И сует, зараза, свое грациозное щупальце.

Номер в отеле. Энни лежит на постели, уснуть никак не может, хотя ее соседка, домохозяйка из Маунт-Киско, давно уже сопит. Энни думает о Черепахе. Это лучше, чем мысли о заседаниях суда. Она вспоминает Черепаху, вспоминает Дрю, вспоминает дни, проведенные в Бруклине. Раньше эти воспоминания показались бы ей мучительными, а сейчас вызывают лишь ностальгическое чувство. Обычные человеческие проблемы.

Энни закончила художественную школу, переехала на Франклин-стрит, жила в доме, где раньше находился склад. Ночью можно было забраться на крышу и любоваться огнями Манхэттена — ледяной скульптурой небоскреба «Крайслер», холодно мерцающей громадой «Ситикорп». Если опустить взгляд вниз, было видно черный котел ассенизационного отстойника — там собиралось дерьмо со всего гигантского города, а баржи грузили его и увозили куда-то прочь.

Была зима, и Энни все время мерзла в своей конуре. Она работала тогда с деревом, дегтем и перьями — сооружала огромных сонных мамонтов. В моде было политическое искусство, и Энни пыталась выдумать что-нибудь злободневное, но никак не получалось. Тянуло делать лишь огромных нелепых монстров. Ей было очень одиноко, и она думала, что не доживет до весны. Но потом познакомилась с Черепахой, бас-гитаристом, который жил этажом ниже.

У Черепахи была курчавая бородка, маленькие поросячьи глазки и небольшой крючковатый носик, как у орленка. Черепаха ненавидел Нью-Йорк. Поэтому во время первого свидания они сели на поезд и уехали далеко на север — бродили там по заснеженным полям, здорово намерзлись, но время провели превосходно.

На обратном пути Энни разомлела в теплом вагоне и уснула на плече своего спутника.

Внезапно зима перестала казаться ей такой уж ужасной.

Черепаха учился на медицинском факультете Нью-Йоркского университета — на тот случай, если музыкальная карьера не сложится. Ему всегда хотелось заботиться о других людях, страдания ближних доставляли ему невероятные душевные муки. Черепаха был полон энтузиазма, неуклюж, от него во все стороны исходили лучи любви и нежности.

Во время следующей поездки на природу он поцеловал ее ледяными губами. Энни была не вполне уверена, что хочет заниматься с ним любовью, но той же ночью эпохальное событие свершилось — на пыльном продавленном матрасе. Все получилось довольно славно, и Энни переспала с ним еще два раза.

Однако чего-то в Черепахе ей не хватало. Сейчас, много лет спустя, Энни лежит в темной комнате и размышляет об этом. Пожалуй, в Черепахе было недостаточно властности. Одной доброты и душевной щедрости тогда, видимо, было недостаточно ей, дуре несчастной, и она страстно желала еще чего-то…

Потом все изменилось. В ансамбле Черепахи появился новый солист. Дрю был наркоманом, отличался непредсказуемым нравом, редко мылся, был слегка не в себе, но зато на юную Энни неизгладимое впечатление произвели его глаза, мужественная челюсть и редкостное остроумие. В конце концов она села с ним в его дряхлый пикап, и они уехали в Бруклин, на пустырь под Манхэттенским мостом. Несколько часов они просидели в крытом кузове среди старых покрышек, говорили обо всем на свете, а кончилось дело тем, что Энни прямо в кузове сделала ему минет. Член у Дрю был длинный и не очень чистый, но, когда Дрю кончил, Энни почему-то испытала сильнейший оргазм — даже ногой о дверцу ударилась.

Трудно было назвать это любовное свидание романтическим, однако оно удовлетворило некую смутную потребность, жившую в ее душе.

Поездки в пикапе продолжались, и это разбивало сердце Черепахи. Энни мучилась угрызениями совести, но чувство вины лишь обостряло наслаждения. Когда она забеременела, Дрю потребовал, чтобы аборта не было. После рождения Оливера он прожил с Энни полтора года, а потом ему стало скучно, и он улетел в Индонезию.

Недавно кто-то говорил Энни, что Дрю теперь живет в Праге, поет песни «Битлз» для юных школьниц на Карловом мосту.