Прислуга

– Мисс Скитер, – медленно, чтобы дошло, произношу я. – Если я это сделаю, могут сжечь мой собственный дом.

Мисс Скитер начинает грызть ноготь.

– Но я уже… – И прикрывает глаза.

Хочется спросить, что именно она «уже», но боязно услышать ответ. Она роется в сумочке, достает листок бумаги, пишет на нем номер телефона.

– Но вы можете хотя бы подумать об этом?

Вновь вздыхаю, не отводя взгляда от двора. Как могу мягко отвечаю:

– Нет, мэм.

Она кладет листок на крыльцо между нами, встает и идет к своему «кадиллаку». Я слитком устала, чтобы подняться. Просто гляжу, как машина медленно едет по улице. Мальчишки, играющие в мяч, отбегают в сторонку и тихо стоят, будто похоронную процессию провожают.

Мисс Скитер

Глава 8

Медленно еду по Гессум-авеню в мамином «кадиллаке». Маленький черный мальчик в брезентовом комбинезончике, сжимая в руках красный мяч, провожает меня глазами. Смотрю в зеркало заднего вида. Эйбилин в своей белой униформе по-прежнему сидит на крыльце. Она даже не отвела взгляда от желтой проплешины на газоне, произнося свое «Нет, мэм».

Я-то думала, это будет похоже на визит к Константайн, когда чернокожие дружелюбно махали руками и улыбались, радуясь маленькой белой девочке, чей папа владеет большой фермой. Но здесь я встречаю лишь настороженные недобрые взгляды. Мальчик разворачивается и спешит спрятаться за домом, перед которым собралось человек шесть чернокожих с сумками и подносами в руках. Нужно придумать что-нибудь, что поможет убедить Эйбилин.

Неделю назад ко мне постучалась Паскагула:

– Мисс Скитер, междугородный звонок, вас спрашивают. Мисс… Штерн, кажется?

– Штерн? – удивилась я. И тут же подскочила: – Может быть… Штайн?

– Я не знаю, может, и Штайн. Слышно не очень хорошо.

Я пулей пронеслась вниз по лестнице, зачем-то на ходу приглаживая растрепанные волосы, будто готовилась к личной встрече. Схватила трубку телефона, висящего на стене в кухне.

Тремя неделями раньше я напечатала письмо на белой мелованной бумаге. Три страницы, с подробным изложениєм идеи и небольшой ложью. Каковая заключалась в том, что одна трудолюбивая и уважаемая чернокожая служанка согласилась дать мне интервью и в подробностях рассказать, что значит работать у белых женщин нашего города. Взвесив «за» и «против», я решила, что информация о том, что она уже согласилась, выглядит гораздо более привлекательно, чем тот факт, что я планирую попросить помощи у прислуги.

Пробираюсь в кладовку, волоча за собой телефонный провод. От пола до потолка тут полки, уставленные банками с маринадами, супами, патокой, сушеными овощами и консервами. Еще со школьных времен я пряталась здесь, когда нужно было поговорить без свидетелей.

– Алло? Евгения слушает.

– Не кладите трубку, соединяю.

Серия щелчков, а потом откуда-то издалека низкий, почти мужской голос произносит:

– Элейн Штайн.

– Алло! Это Скит… Евгения Фелан из Миссисипи.

– Да, мисс Фелан, я вам и звоню. – Слышу, как чиркает спичка, потом собеседница коротко затягивается. – Я получила на прошлой неделе ваше письмо. И у меня есть несколько замечаний.

– Да, мэм. – Присаживаюсь на большую жестянку, сердце бешено колотится. В трубке все время помехи, что неудивительно – до Нью-Йорка тысяча миль.

– Кто подал вам эту мысль? Насчет опроса домашней прислуги. Любопытно.

Никаких предварительных любезностей или приветствий, никаких реверансов. Понятно, что лучше всего отвечать прямо на поставленный вопрос.

– Я… понимаете, меня вырастила чернокожая женщина. Я знаю, какими простыми и… какими сложными могут быть отношения между домашними и прислугой. – Говорю неловко и скованно, словно урок отвечаю.

– Продолжайте.

– Вот я и хотела бы написать об этом с точки зрения прислуги. Цветных женщин, которые здесь работают. – Мысленно пытаюсь представить лицо Константайн, Эйбилин. – Они воспитывают белых детей, а двадцать лет спустя эти дети становятся их работодателями. Ирония заключается в том, что и мы любим их, и они любят нас, но… Мы даже не позволяем им пользоваться нашим туалетом.

В ответ только молчание.

– И всем известно, как к этому относятся белые, – взять хотя бы знаменитую Мамушку, которая всю жизнь посвятила белому семейству. Маргарет Митчелл это прекрасно описала. Но никто никогда не спрашивал саму Мамушку, а что именно она чувствует. – Капли пота уже сползают по груди, оставляя пятна на хлопковой блузке.

– То есть вы хотите продемонстрировать точку зрения, не исследованную прежде, – уточняет миссис Штайн.

– Да. Потому что никто никогда об этом не говорил. Здесь вообще это не обсуждают.

Элейн Штайн раскатисто хохочет.

– Мисс Фелан, я жила в Атланте. Шесть лет, со своим первым мужем. – У нее выраженный акцент янки.

Эта слабая связь меня несколько вдохновляет.

– Значит… вы понимаете, что я имею в виду.

– Вполне достаточно, чтобы убраться оттуда, – говорит она, и я слышу, как она шумно выпускает дым. – Знаете, я прочла ваши наброски. Это действительно… оригинально, но не пойдет. Какая же прислуга, находясь в здравом уме, расскажет вам правду?