Приснись

Теперь я верю, что красивые мужчины не порхают пестрыми махаонами с цветка на цветок. И тем не менее прекрасный фантом по имени Макс продолжает являться мне во снах. Значит, они посылаются не только ради того, чтоб я убедилась в очевидном: все люди способны страдать, дело тут не во внешнем облике.

Самое парадоксальное, что я-то как раз чувствую себя куда счастливее, чем Макс…

Ночь за ночью мне приходится наблюдать со стороны, как он мечется то по своему кабинету, то по пустой квартире — никогда не угадаешь заранее, где застанешь его и какое у него будет время суток. Как это происходит? Сплю я только ночью, но у Макса в это время то утро, то день, то вечер. Его ночей я не вижу, и слава богу, мне совершенно не хочется подглядывать в замочную скважину, ясно ведь, что происходит в его спальне. Если мне действительно открылся тайный портал в иной мир, о чем я размышляю все чаще, почему время там идет по-другому? Хотя, может, иначе и быть не может?

Но все остальное в его мире — такое наше, такое узнаваемое! Та самая Москва, которую я вижу в новостях, это самое время, полное тревоги и боли. И даже время года у нас совпадает… Что же происходит с часами? Они оплывают, как у Дали, и путаются секунды, минуты, стекают стрелки. Время становится тягучим и мягким, из него можно вылепить нечто новое или упаковать в него старое.

Макс как раз и пытается запустить руку в прошлое, в тот далекий год, когда умер его братик. Мне стало так больно за него, когда красавица-следователь нарочито сухим тоном прочла бумагу. Все чаще я смотрю на происходящее глазами Макса и даже начинаю свыкаться с таким положением вещей, но эту сцену наблюдала точно со стороны и видела, как вытягивается его лицо. Этому циничному и во многом жестокому парню (взять хотя бы, как он выпроваживает наутро своих случайных подружек!) не просто было не по себе, он задохнулся болью, которую Тамара одним броском налепила на его лицо.

На мой взгляд, Тамара переплюнула Макса в цинизме, заявив напоследок: мол, она помогла ему лишь потому, что он был нежен в постели и не забылся мгновенно. Играя своим старичкам, я продолжала размышлять над этими словами, удивившими меня и даже корябнувшими по сердцу, и сделала вывод: случайным любовникам Тамары ее психологический портрет видится искаженным. Им кажется, эта сильная женщина ищет достойного партнера, который подчинил бы ее в постели. А она, похоже, безумно устала от этого… Ей хочется, чтобы ее просто приголубили, нашептали ласковых слов, дали почувствовать себя маленькой…

Как Макс угадал, в чем нуждалась эта женщина? Или он со всеми такой? Я не вижу его ночами… Но как-то утром одна из девушек, кокетничая, назвала его тигром — вряд ли это говорит о нежности.

Впрочем, что я понимаю в сексуальной жизни? Весь мой опыт сводится к пьяной вечеринке в музыкальном училище, когда виолончелист, которого я молча обожала, перепутал меня с инструментом. Только он оказался не в состоянии не то что довести дело до конца, но и толком начать его. До чего же было мерзко…

— Женечка, а не спеть ли нам романс?

Очнувшись, смотрю на Бориса Михайловича, ради которого я впервые и пришла в дом престарелых. Признаюсь, тогда, три года назад, меня просто прошило известием о том, что бывший директор нашей школы искусств оказался в казенном учреждении. Борис Михайлович принимал меня на работу, учил общаться с коллегами и учениками (а главное, с их родителями!), отправлял на конкурсы и радовался нашим с ребятами победам.

А потом с ним случилось небольшое помешательство…

— Конечно, Борис Михайлович! — Я улыбаюсь во весь рот, глядя на сухонького трясущегося старичка, в которого он превратился буквально на глазах. — Для вас — все что угодно!

Я не знаю, с чего он попросит начать, но завершаем мы вечер всегда романсом Петра Булахова «Гори, гори, моя звезда». Для этих людей он звучит особенно, ведь слова о могиле им не кажутся такой же абстракцией, как моим ровесникам. Мы поем его тихо, без надрыва, хотя у некоторых проступают слезы, я замечаю, как они украдкой вытирают их.

Хотя сейчас вечер, Борис Михайлович просит:

— А исполните-ка нам Варламова…

Иногда в его голосе до сих пор звучат директорские нотки. Я догадываюсь, что он имеет в виду романс на стихи Фета «На заре ты ее не буди…»

Голос у меня так себе, но моих слушателей все устраивает, я ведь не на большой сцене. В своей школе я не рискую соперничать с вокалистами, поэтому исполняю только инструментальные вещи. Не все же обладают бесстыдством уровня Павлика, как раз и ставшего помешательством Бориса Михайловича…