Приснись

То, что Павлик оказался просто слабым музыкантом, двоечником, подавило Бориса Михайловича сильнее, чем исчезновение этого типа с деньгами. Мы всерьез боялись, что наш старенький директор не переживет удара в спину… А он действительно враз стал стареньким, шаркал по длинным коридорам, с трудом подтаскивая ноги, хотя еще пару недель назад чуть ли не бегал по школе, обгоняя учеников. У него стали трястись голова и руки… Никому Борис Михайлович не жаловался, но мы слышали, как он плачет, закрывшись в кабинете — больше пойти ему было некуда.

Нина рвалась подключить к делу полицию, отыскать этого сукиного сына и вытрясти из него все до копейки. Но наш аккордеонист Остапчук, старый друг Бориса Михайловича, пояснил, что доказать передачу денег Павлику невозможно — никаких бумаг они не подписывали, большую коробку с наличными наш несчастный директор, радуясь, как ребенок, перевязал бантом и вручил Павлику с глазу на глаз. Тот, конечно, рыдал от счастья у него на плече и даже бормотал, что недостоин такого подарка… Вот бы директору прислушаться! Но старик счел это обычной скромностью великого музыканта.

Буквально через пару дней Борис Михайлович написал заявление по собственному желанию, а возраст у него давно был пенсионным, только раньше этого никто не замечал. Всеведущий Остапчук донес до нас, что наш уже бывший директор продал дачу и сам сдался в пансионат для престарелых — оплатил свое проживание. Я не находила себе места, пытаясь представить его в казенной пижаме на узкой койке, пока не поняла, что гитара поможет мне проникнуть туда и хоть недолгие часы проводить рядом с Борисом Михайловичем.

Боже, как он обрадовался, увидев меня…

— Женечка, вы как солнце! — восклицал Борис Михайлович, бережно сжимая мои руки. — Вы появились, и все разом расцвело.

А я-то опасалась, что старик и не сообразит, кто это перед ним…

Когда же он понял, что это не одиночный визит и я буду появляться каждую неделю, его до того переполнили эмоции, что он расплакался. Смотрел на меня, чуть покачивая головой, а слезы растекались по бороздкам морщин. За последние недели их стало больше как минимум в два раза, и Борис Михайлович сделался похожим на старое, ссохшееся дерево.

Но зря вы думаете, что природа не способна оживить увядающее… Придя в пансионат во второй раз, я не поверила своим глазам, обнаружив, что земля вновь завертелась у Бориса Михайловича под ногами. К моему появлению он убедил своих новых друзей, что музыкальный вечер — это событие, и необходимо соответствовать. В первый раз они сидели передо мной в халатах и тапочках, погруженные в свои невеселые мысли… После того как бывший директор провел с ними работу, все принарядились, причесались, а Эмилия даже вытащила кого-то потанцевать. Не помню, может, даже Бориса Михайловича, должен же он был подать пример…

* * *

Я застаю Макса перед зеркалом, и это уже само по себе нечто новенькое. Уж в чем его нельзя упрекнуть, так это в самолюбовании. Да и сейчас он смотрит на себя исподлобья, скорее, с ненавистью и страхом, чем с восторгом.

— Ты мог найти его, — неожиданно произносит он вслух. — Мог спасти.

Замираю, чтобы не спугнуть. Мне не дано считывать его мысли, поэтому ловлю каждое слово, которое Макс говорит себе самому.

— Тебе было тринадцать лет. Какого хрена ты делал тогда, а?! Соображал ведь… Почему не уговорил отца найти Андрея?! Хотелось остаться единственным сыном?

В его голосе столько ярости и презрения к себе, что кажется сейчас он вмажет кулаком по зеркалу, кровь смешается с осколками… А если один угодит в глаз? Станет ли он, точно Кай, видеть мир искаженным?

Впрочем, разве сейчас Макс не видит свою реальность чудовищной фантасмагорией? Почему же тогда не верит людям? Запирает от любви сердце? Занимается делом, которое ему в тягость? Зачем делает свою жизнь еще мучительнее, чем она есть?

Он выбегает из дома, садится в красивую машину, и я вижу его глазами, как мы мчимся куда-то, обгоняя другие автомобили. Не такие быстрые, не настолько дорогие… Боюсь, нам вслед несутся проклятья. Это неправильно, но вполне понятно: люди не любят тех, кто вырывается вперед, оставляя их позади.

Каким-то чудом я угадываю, что Макс направляется в тот детский дом, где жил его брат, и не удивляюсь, увидев табличку на металлической ограде, окружающей трехэтажное солнечного цвета здание старой постройки. Во дворе замечаю обычный набор для детской площадки — горки, качели, песочницы… Чуть поодаль тренажеры для старших ребят. Удивительно, что все игры и занятия проходят на глазах прохожих — черные прутья никак не скрывают детей. Или так и задумано? Вдруг кто-то случайно засмотрится на ребенка и захочет его усыновить? Такое бывает?

Макс нажимает кнопку и сообщает охраннику, что хочет поговорить с Аленой Сергеевной. Молодец, нашел информацию…

— А что у вас за дело? — хрипло доносится из динамика.

И Макс произносит пароль, способный открыть дверь в любой детский дом:

— Благотворительность.

Раздается радостное пиканье: входи! Милости просим!