Приснись

Она смеялась, а я резал салями, выкладывал из баночек оливки, споласкивал крошечные помидорки-черри, накладывал поджаристую картошку и наконец уселся за стол напротив нее. Внезапно мы оба затихли, как выяснилось позднее, подумав об одном: «Это похоже на семейный обед. Как будто мы уже давно женаты и счастливы».

Опустив глаза, Мила подцепила несколько золотистых брусочков, попробовала и кивнула:

— Вкусно. Ты действительно умеешь это делать.

Другой девушке я непременно намекнул бы, что умею не только это, но слова застыли у меня на языке, и удалось распробовать их кисловатую пошлость прежде, чем Мила услышала их.

Я только кивнул:

— Спасибо. Надеялся, что тебе понравится.

— Лучше чипсов!

— Даже так? — Теперь мне стало смешно.

— Ты собирался посмотреть какой-то фильм?

Меня слегка огорчило, что я так предсказуем…

— Угадала.

— Это было не сложно. А что именно?

— Может, это не в твоем вкусе…

Закинув оливку, она покатала ее во рту, выжидая, потом возмутилась:

— Да говори уже!

— Знаешь такого режиссера — Мартина Макдонаха?

Ее губы приоткрылись:

— Ты тоже его любишь?

— И ты?

Сплюнув косточку, Мила проговорила, разглядывая ее:

— Мы с подругой пересмотрели все, что он снял… Ей больше всего нравятся «Три билборда»…

«И Жене тоже», — внезапно вспомнилось мне.

— А я не могу выбрать.

— Тогда ты готова встретиться с психопатами?

Она расхохоталась:

— С удовольствием!

И я тоже получил несказанное удовольствие, хотя оно было совсем иного рода, не такое обычно доставляли мне девушки. Но в этот невероятный день я смаковал каждую минуту, проведенную рядом с Милой. Не на ней и даже не в обнимку, а просто рядом на диване во всю стену, который и не такое знавал…

Я даже не делал попыток подобраться к Милане поближе, потому что ее ушибленный локоть оказался как раз с моей стороны. Не знаю, может, она специально так села… Но мне было страшно задеть его и причинить ей боль. И это тоже было совершенно не знакомое мне чувство.

Мы не занимались любовью, даже не поцеловались ни разу, но вместе смеялись и плакали, и это оказалось лучше всего, испытанного мною до сих пор. Это было состояние блаженной, абсолютной гармонии.

Разве не этим должны заканчиваться сказки?

Впрочем, у нашей лишь начало…

Украдкой поглядывая на Милу, я молился про себя лишь о том, чтобы сказка не оказалась страшной или печальной. И почему-то опять на ум пришла Женя: как-то она обмолвилась, что любила в детстве печальные сказки. Я подумал тогда: «Ну, это понятно! Ее ведь не полюбит прекрасный принц, какой бы она ни была доброй и умной. Это было бы неправдоподобно даже для сказки…»

А сейчас я больше всего боялся, что сам не смогу стать тем самым принцем.

* * *

Впервые мне предстоит провести новогоднюю ночь без Милки… Обычно после полуночи она прибегала к нам, потому что ее родители отправлялись спать, прослушав бой курантов и выпив шампанского. И мы вдвоем развлекали до утра папу, не отпуская его спать. Уверена, он был счастлив…

Но на этот раз Гоша приглашает нас к себе, и это знак того, что жизнь меняется — есть же примета: как встретишь Новый год, так и проведешь. Его мама не против нашего визита, по-моему, ей даже не терпится познакомиться. Причем не столько со мной, сколько с папой, ведь она уже много лет в разводе. Это забавно, но мой сдержанный папа тоже почему-то разволновался, хотя вроде бы не его судьба решается… Впрочем, разве мы с ним перестали быть единым целым?

Правда, сегодня я готовлюсь к другому событию: мы с учениками даем очередной — предновогодний! — концерт в пансионате, где работает и Гоша. Роль вишенки на торте будет играть крошечная Ася, которую старики наверняка осыплют аплодисментами и конфетами. Впрочем, они добры ко всем ребятам, которых я привожу. Многие из них других детей и не видят…

Гитару и Асю за руку тащит ее бабушка, которая шустрее меня, а я слежу за остальными учениками. Среди них и не мои — вокалисты, которые всегда украшают концерты, хотя Гоша уверяет, что готов слушать часами только мой «колдовской», как он говорит, голос. Мне хочется верить.

Подумав о нем, я невольно ускоряю шаг, и дети начинают роптать. Но Асина бабушка прикрикивает на них командным тоном, и глаза ее сверкают поверх узких очков:

— Молчать!

Встретив мой удивленный взгляд, она усмехается, заправляя за ухо короткие светлые волосы:

— Привычка. Я работала в школе для малолетних преступников. С теми ребятами по-другому нельзя. — Она вздыхает с каким-то мечтательным видом. — Очень они меня уважали… Пока я распоряжение не дам, ничего делать не хотели. Сейчас боюсь по ресторанам ходить — обязательно кого-нибудь из них встречу. Они же орут на весь зал: «Любовь Степановна, здрасте! Узнали?» И обниматься бросаются. А сами все в тюремных наколках… Это вам не обычные татухи. Хоть под землю!

— Надо же. — Я действительно удивлена. — Нам попроще работать. У нас другие дети…

Любовь Степановна качает головой:

— Дети есть дети. Все они хорошие, даже если творят черт-те что… К каждому можно подход найти. Если хочешь, конечно. Видимо, у меня получалось.

На ходу она поддергивает внучке шапку и чмокает ее в лоб: