Пристанище пилигримов

— И друзья терпят твой ужасный характер, — продолжала она свою блистательную партию, — и на работе ты срёшься даже с начальством, и родители тебя не понимают, бедолагу, и ребёнок-то тебя не любит, как ты считаешь… Весь мир — против тебя!

— А разве это не так? Вся моя жизнь была сплошной бойней.

— Ты сам выбрал такую жизнь, — парировала она.

— А карма? Ты не веришь в судьбу?

— Карма — это лишь оправдание твоих поступков, — заявила она с торжествующим видом, и я совсем поник, и даже опустил головку, как ландыш серебристый.

— А зачем ты с этим… — Она запнулась, подбирая более мягкое определение. — … жалким педиком устроил какие-то непонятные тёрки? Перед кем ты хотел рисануться? Кого ты хотел удивить?

— Тебя, золотце, — ответил я, глупо улыбаясь.

— Меня? — Она сморщила обезьянью мордочку. — Меня?!

— Ты бы очень меня удивил, — молвила она, закатив глазки, — если бы не стал этого делать… Но ты слишком предсказуем.

Она забралась на высокий стул возле бармена, и, откинув отрицательным движением головы мелированную чёлку, попросила у него «Мартини Бьянко» — он улыбнулся ей в ответ самой очаровательной улыбкой.

— Любезный, а мне, пожалуйста, водочки! — крикнул я, но бармен даже не повернул головы в мою сторону.

Я был словно невидимка: меня никто не замечал, и даже этот наглый «халдей» делал вид, что меня не слышит. Мне пришлось дважды к нему обратиться, прежде чем он плеснул мне в рюмку пятьдесят граммов «Финляндии».

Впервые я чувствовал себя полным ничтожеством: никто из местного бомонда не воспринимал меня всерьёз, и это было довольно странно, потому что в своей жизни я редко сталкивался с амикошонством, — в общей массе люди боялись и уважали меня.

Я так думаю, местные рафинированные людишки видели во мне антагониста — этакого бродягу из Нижнего Тагила, мужика грубого, лишённого вкуса, не имеющего денег и креатива, чтобы их зарабатывать. Я был для них пришельцем с другой планеты.

В знак протеста я накачался дармовым алкоголем и отправился гонять шары на зелёном сукне. Бильярдная находилась на втором этаже развлекательного центра «Малахит». С маркёром мы раскатали «американку», и он разгромил меня со счётом 8:2. Я не очень на него обиделся, потому что парнишка играл просто феноменально: у него получались и «свояки», и «чужие», и даже «дуплетом» он забивал таких красавцев, что у меня в мошонке становилось щёкотно.

Мы раскатали вторую партию, и в этот момент в зале появилась Леночка. Она попыталась приобщить меня к клубной жизни: «Пойдем потанцуем. Пойдем… Я познакомлю тебя с интересными людьми. Эдуард! Прекрати гонять эти чёртовы шары!» — но я молча отодвинул её в сторону, отягощённый свинцовой обидой, и лихо вколотил прямого шара в угловую лузу. Поджав губки, она уходила вдоль столов, виляя роскошными бёдрами.

В ту ночь, или точнее сказать — под утро, мы вернулись в нашу маленькую уютную квартирку с прицепом её «друзей» на after-party. Людишки были прикольные — экзотическая флора и фауна большого города: музыкант, арт-директор, танцовщица, стриптизёрша, промоутер, и даже был какой-то молодой человек, которого никто не знал, но он притащил с собой пару бутылок «Дом Периньон» и три грамма кокаина.

Мансурова любила эти «утренники», а я отрешённо сидел у окна, глубокомысленно курил, догонялся водочкой, а иногда, широко открыв рот, выдавал громкое «у-у-у-а-а-а-у-у», от чего вздрагивала тусовка и принимала позицию на старт.

Когда над крышами домов поднималось солнце, я уходил в дальнюю комнату… Они ещё галдели какое-то время, а потом начинали расходиться. В утренней тишине хлопала железная дверь, эхом разлетались пьяные голоса и гомерический хохот, кто-то петушиным фальцетом запевал, и все остальные подхватывали: «Этих дней тревоги, не забыть их никогда, не вернёшь обратно… Улетели навсегда-а-а-а!!!» Толпа исчезала за поворотом, постепенно затихали голоса, и только птички чирикали на проводах.

И когда лёгкий сон уже туманил разум, Ленка ныряла под одеяло, пропахшая куревом, разящая винным перегаром, беспрестанно икающая, и прижималась ко мне всем телом. Она пальчиками пробегала по рельефному прессу, её рука опускалась всё ниже и ниже, а я начинал усиленно храпеть или бормотал невнятным голосом: «Левый верхний винт — в правую лузу» или «Рикошетом от борта — в среднюю». Через минуту она уже спала, дёргаясь всем телом, а я таращился в бледный просвет окна и долго не мог уснуть… Что происходит? Куда нас несёт? Почему не радует весна? Почему любовь приносит только разочарования? Почему мне так стыдно за всё, что я делаю?

С одной стороны было весело, а с другой — как-то страшновато. Я прекрасно помню, как покатился по февральской наледи под хрустальный звон бокалов, — всё было очень легко и просто. «Жизнь приятнее прожигать, чем тянуть эту чёртову лямку. Над собою можно поржать и попрыгать как обезьянка», — повторял я дурацкий стишок, опохмеляясь утром в понедельник и выпивая уже в четверг.