Пристанище пилигримов

— Конечно! — возмутилась она. — Ты свободный человек! Свободный от любых обязательств, от семьи, от детей, от близких… Тебе совершенно нечего терять, потому что ты ничем не дорожишь. Ты натуральный камикадзе. Ты страшный человек. У тебя нет честолюбия, у тебя нет планов на будущее, но самое ужасное — у тебя нет планов на меня. Единственное, что у тебя есть, — это необъятная гордыня, которая заслонила даже солнце. Что ты запоёшь, когда останешься совершенно один?

— В последний раз… — прошептал я.

— Что?

— В последний раз я хочу тебя трахнуть, — членораздельно повторил я, вытянув губы в трубочку.

— Отпусти меня… Хватит, — попросила она, состроив лицо, исполненное нечеловеческих мук. — У меня нет времени на эту ерунду, которая болтается у тебя в штанах. Меня коллектив ждёт. Мы сегодня ночью выступаем в клубе.

— В последний раз. — Я протянул руку и прикоснулся кончиками пальцев к её голени, обтянутой шершавым капроном. — Я умоляю. Я никогда больше не позвоню. Никогда. Между нами всё кончено.

В то самое время как я страдал и умолял, она внимательно разглядывала кончики пальцев на правой руке, — аметистовый маникюр, серебряная змейка, оплетающая запястье, золотые кольца в ушах, рубиновый перстень на указательном пальце, тоненькая стрелка на колготках, лёгкое дуновение ветерка и опадающая портьера, — и вдруг я понял, что меня для неё не существует, что мы никогда не будем вместе, никогда не будем мужем и женой, никогда не будем любовниками, а если по стечению обстоятельств окажемся на необитаемом острове, то мы не станем даже товарищами по несчастью — мы будем жить в разных шалашах, каждый на своей половине острова, и встречаться будем только для разрушительного секса. Это было кратковременное прозрение, как мираж в пустыне, и в тот момент я ещё не догадывался о том, что мы уже давно находимся на необитаемом острове, где никого нет, кроме нас.

На журнальном столике валялась смятая пачка «Космоса» и стояла хрустальная пепельница, забитая чёрными окурками, а рядом — гранёный стакан… Я вновь приложился к бутылке и начал пороть откровенную чушь:

— Татьяна! — Я весь вытянулся в струнку, скорчив уморительную физиономию. — Я покидаю этот проклятый город навсегда. Сегодня — наше последнее антре. — Слово entree я произнёс с классическим французским прононсом. — Меня ждут чувственные закаты, тлеющие в бокале «Шардоне», и крики чаек на восходе солнца, а ты останешься в моей памяти лучшим сексуальным блокбастером. Ты знаешь, Танька, скажу тебе правду: я тебя не люблю, но смог бы отдать тебе почку… Странно, да?

Она посмотрела на меня с иронией и ничего не ответила. Потом медленно поднялась с кресла и начала рыться в сумочке, слегка наклонившись, — её крепкий зад, обтянутый облегающим тиаром, вновь всколыхнул моё сердце.

— У нас — новая постановка, — равнодушным тоном сообщила она, надевая узенький жакет. — Если дотянешь до полуночи, приходи в клуб.

— Меня уже тошнит от этих танцев! — крикнул я и начал тихонько к ней подбираться на мягких кошачьих лапках. — Я не отпущу тебя. Я безумно тебя…

— Руки убери!

Время остановилось. Ничего не существовало за пределами этой комнаты. Её шмотки опять полетели в разные стороны, а белый лифчик, как ему и полагается, вновь болтался на люстре. Когда я стягивал с неё колготки, она довольно ретиво брыкалась и всё норовила заехать мне пяткой в живот или в пах, но когда я ухватил губами её коричневый сосок, она замерла и вся покрылась мурашками.

— Что… что ты де-е-е-е-лаешь? — выдохнула она, а я уверенно продолжал осваивать её тело.

Мне всегда больше нравилось играть в любовные игры, нежели заниматься любовью… Только задумайтесь, какая эстетическая пропасть пролегла между самым возвышенным чувством и его реализацией на физиологическом уровне, — как же прекрасна прелюдия по сравнению с дисгармонией скрипучего матраса.

С первых же мгновений влюблённости мир начинает меняться, но не объективно, а только лишь в твоём изумлённом восприятии, и признаюсь честно — он меняется в лучшую сторону. Сразу же становятся исключительными закаты, на которые раньше не обращал внимания. Совершенно безликая и слащавая мелодия Брайана Адамса под названием «Please forgive me» становится для тебя гимном любви и пусковым механизмом запредельной нежности.

Я, суровый викинг, не знающий ни к кому жалости в своём вечном походе к Великому Кургану Уппсалы, вдруг ни с того ни с сего приношу в дом шелудивого котёнка, который обоссывает мне все углы, и эта самая обыкновенная девочка, которую я снял в прошлые выходные, вдруг становится для меня потрясающей — настолько неповторимой, что я даже помышляю о женитьбе. Ну разве febris amour не протекает как вирусная инфекция, передающаяся половым путём?

Я люблю романтично ухаживать. Я люблю рисовать яркие картины маслом. Я бываю предельно нежным, но могу и приструнить, если возникает такая необходимость. Я бываю крайне сентиментальным и могу даже при случае пустить слезу. Я люблю шутить, и мне нравится, когда девушка беспечно смеётся, — этот смех является для меня высшей похвалой.