Пристрастие к смерти

Скарсдейл-Лодж представлял собой гигантский L-образный современный жилой дом, сложенный из кирпича и скорее обезображенный, чем украшенный с фасада асимметричными, далеко выступающими вперед балконами. Ко входу под парусиновым тентом вела проложенная между газонами-близнецами дорожка, вымощенная каменными плитами. В центре каждого газона располагалась небольшая клумба, составленная из посаженных спиралью вплотную друг к другу карликовых георгин, по мере приближения к вершине менявших цвет от белого к желтому; завершал композицию красный цветок, торчавший в центре, словно налитое кровью око. Подъездная аллея пролегала слева и вела за дом, к гаражам и размеченной открытой стоянке. Табличка при въезде в категорической форме предупреждала, что стоянка предназначена исключительно для гостей Скарсдейл-Лодж. Стоянка просматривалась из окон, выходящих в тыльную часть дома, и Дэлглиш, зная, как параноидально подозрительно относятся жители к незаконной парковке, догадался, что ни одна чужая машина здесь не могла остаться незамеченной. Почти наверняка Бероун считал, что безопаснее оставлять свой «ровер» на общественной стоянке у Стэнморского вокзала, и последние четверть мили оттуда шел в горку пешком — безымянный житель пригорода с заурядным кейсом, упаковкой вина и букетом цветов, вероятно, купленных в магазине возле Бейкер-стрит или у вестминстерской подземки. Станция Стэнмор к тому же была ему почти по пути в его Хартфордширский округ, и он легко мог урвать часок в пятницу вечером между своей лондонской жизнью и утренним субботним приемом избирателей.

Дэлглиш и Кейт молча подошли к входной двери, оснащенной домофоном, — не слишком надежное средство защиты, но все же лучше, чем ничего, к тому же оно дает то преимущество, что консьерж не наблюдает за всеми входящими и выходящими. Кейт позвонила и четко назвала сквозь зарешеченный микрофон их имена. В ответ послышалось лишь жужжание открываемой двери. Они прошли через холл, типичный для тысяч таких же лондонских пригородных домов — пол покрыт рифленым винилом и отполирован подошвами до блеска; на стене слева — пробковая доска объявлений: администрация оповещала о дате профилактики лифта и о продлении договоров на уборку подъезда. Справа в зеленой пластмассовой кадке — гигантское сырное дерево, не подвязанное, разлапистое, пол под кадкой усыпан опавшими раздвоенными листьями. Впереди — два лифта-близнеца. В холле стояла мертвая тишина. Где-то там, наверху, люди жили своими отдельными жизнями, но здесь, в воздухе, пропахшем мастикой для полов, царило гробовое молчание, словно это был дом, населенный мертвецами. Жители, большей частью лондонцы, скорее всего снимали здесь жилье временно — молодые специалисты, только начинающие карьеру, секретарши, арендующие одну квартиру на двоих, супруги-пенсионеры, живущие абсолютно замкнуто. Никто не мог бы сказать, в какую из сорока с лишним квартир идет случайный посетитель. Если Бероун проявлял благоразумие, он выходил из лифта каждый раз на другом этаже и поднимался или спускался на нужный ему пешком, хотя риск и так был невелик — Стэнмор, несмотря на то что здесь еще не вырубили пышную растительность, уже не был деревней, так что вряд ли кто-нибудь наблюдал из-за занавесок, как он приходит и уходит. Если он купил эту квартиру для любовницы в качестве удобно безликого места для встреч, то выбор был сделан верно.

Сорок шестая квартира располагалась на верхнем этаже и была угловой. Они молча проследовали через застланный ковровой дорожкой коридор и подошли к белой двери без таблички. Когда Кейт позвонила, Дэлглиш подумал: интересно, будут ли их разглядывать через глазок, — но дверь открылась почти сразу же, будто кто-то стоял за ней, поджидая. Хозяйка отступила в сторону и жестом пригласила их войти. Когда Дэлглиш проходил мимо нее, она сказала:

— Я ждала вас — знала, что рано или поздно вы придете. По крайней мере теперь я узнаю, что случилось, и услышу, как кто-то — пусть даже полицейский — произносит его имя.

Она была готова к их визиту, уже отплакав свое. Не совсем, разумеется, — лить слезы по любовнику ей предстояло еще долго, но чудовищная, заставляющая выть боль, рвущая сердце на части, отступила, во всяком случае, на время. Дэлглишу слишком часто приходилось наблюдать ее последствия, чтобы он мог не заметить следов: набрякшие веки, посеревшая кожа, опухшие, неестественно красные губы, чуть приоткрытые, словно от несильного удара. Было трудно догадаться, как выглядит эта женщина в нормальном состоянии, но ему показалось, что лицо у нее должно быть приятным и умным: крупный нос, высокие скулы, решительный подбородок и хорошая кожа. Каштановые волосы, сильные и прямые, были убраны назад и связаны на затылке жатой лентой. Несколько волосков прилипли ко лбу. Голос звучал надтреснуто и напряженно после недавних рыданий, но она прекрасно держала себя в руках. Дэлглиш почувствовал к ней искреннее уважение. Если критерием считать глубину горя, то вдовой была она. Входя в гостиную, он сказал: