Пристрастие к смерти

— Это ты послал то анонимное письмо отцу и в «Патерностер ревю»? Не слишком ли это мелко для тебя, народного революционера, великого борца против угнетения, пророка Нового Иерусалима, скатиться до сплетен, клеветы, до такой детской злобности? Ты думал, что делаешь?

— Хотел немного поозорничать.

— Ты это так называешь? Опорочить приличного человека — по-твоему, это озорство? И только ли моего отца? Ведь большинство твоих жертв на твоей стороне — это люди, отдавшие годы жизни лейбористскому движению, делу, которое ты, как подразумевается, поддерживаешь.

— Приличия здесь ни при чем. Это война. Приличные люди могут вести войны, но они их не выигрывают.

Через зал медленно прошла небольшая группа посетителей.

— Если берешься организовывать революционную группу, — продолжил Айвор, — даже маленькую, и твои люди вынуждены ждать настоящего дела, то ты обязан их чем-то занять, держать в форме, создавать у них иллюзию, что они делают нечто важное. Одной болтовни недостаточно. Должно быть действие. Отчасти это тренировка на будущее, отчасти — поддержание морального духа.

— Отныне все это тебе придется делать без меня, — сказала Сара.

— Это я уже понял. Понял после твоей встречи с Дэлглишем. Но я хотел бы, чтобы ты оставалась с нами, хотя бы номинально, пока не закончится расследование. Не хочу ничего сообщать остальным, пока Дэлглиш повсюду сует свой нос. Потом можешь вступить в лейбористскую партию. Там тебе будет лучше. Или в социал-демократическую. Выбирай — разницы никакой. Все равно к сорока годам ты станешь тори.

— Значит, ты все еще мне доверяешь? Иначе не стал бы говорить всего этого, понимая, что я ухожу.

— Разумеется. Я ведь тебя знаю. Ты унаследовала отцовскую гордость, а посему не захочешь, чтобы говорили, будто ты предаешь любовника в отместку за то, что он бросил тебя. И тебе не захочется, чтобы твои друзья и даже твоя бабушка узнали, что ты состояла в заговоре против собственного отца. Считай, что я полагаюсь на твои буржуазные добродетели. И не слишком при этом рискую, заметь. Ячейка будет распущена, переформирована, место встреч изменено. Теперь это в любом случае необходимо.

Вот еще один аспект революционной борьбы, подумала Сара: изучить достоинства человека и обратить их против него же.

— Что касается отца… — сказала она. — Я узнала о нем нечто, чего не сознавала, пока он был жив: он старался быть добрым. Впрочем, для тебя это, полагаю, пустой звук.

— Не совсем пустой. Я не уверен, что именно ты имеешь в виду, но думаю, он старался вести себя так, чтобы не слишком отягощать свою совесть чувством вины. Мы все стараемся. Учитывая его политическую деятельность и образ жизни, ему это было нелегко. Вероятно, в конце концов он оставил попытки.

— Я говорила не о политике. К политике я не имела никакого отношения. Знаю, ты думаешь, что к ней все имеет отношение, но возможна и другая точка зрения. Существует мир и за пределами политики.

— Надеюсь, ты будешь в нем счастлива.

Они шли теперь к выходу, и Сара, сознавая, что это было их последнее совместное посещение музея, удивилась тому, как мало это ее огорчало.

— Но Дайана Траверс… Ты сказал, что устроил ее на Камден-Хилл-сквер, пока не решишь, что с ней делать. И что ты сделал? Утопил ее?

Впервые за все это время она увидела, что он рассердился.

— Не надо разыгрывать мелодраму.

— Но тебе ее смерть оказалась на руку, не так ли?

— О да, и не только мне. Есть еще кое-кто, у кого был гораздо более веский мотив избавиться от нее, — твой отец.

Забыв о необходимости соблюдать конспирацию, Сара почти закричала:

— Папа? Но его там не было! Его ждали, но он не приехал.

— О нет, он там был. В тот вечер я следил за ним. Можешь считать это тренировкой по наружному наблюдению. Я ехал за ним всю дорогу до «Черного лебедя» и видел, как он свернул в подъездную аллею. Если решишь поговорить с Дэлглишем, который, похоже, вызывает у тебя потребность в сентиментальных девических откровениях, то я сочту необходимым довести до его сведения именно эту информацию.

— Ты этого не сделаешь, ты не сможешь. Во всяком случае, тогда тебе придется признаться, что ты и сам там был. А если речь зайдет о мотивах, то Дэлглиш наверняка сочтет, что ваши мотивы друг друга стоят. При этом ты жив, а он мертв.

— Только в отличие от твоего отца у меня есть алиби. На сей раз настоящее. Я поехал прямо в Лондон на собрание социальных работников в ратуше. Я чист. А он? Его посмертная репутация под угрозой. Мало тебе Харри Мака? Подумай об этом, если захочешь сделать анонимный звонок в специальную службу.

8

Утро вторника предвещало наилучший день для поездки за город. Солнце то выходило, то скрывалось, но грело на удивление жарко, и небо между плывущими облаками было высоким и воздушно-голубым. Дэлглиш ехал быстро и почти все время молчал. Кейт ожидала, что они отправятся прямо в коттедж «Риверсайд», но дорога шла мимо «Черного лебедя», и когда они оказались рядом, он остановил машину, подумал, потом свернул к ресторану.