Пристрелочник (СИ)

Мы пришли и осели. Нас не считали русскими — те воюют или торгуют, те — прохожие. Нас считали местными — племенем «Зверя Лютого». Который взял их землю, убил их сородичей на полчище. Я пришёл с их кровью на руках. И осел здесь, стал местным. Вендетта была неизбежна. Просто я был более последователен, более успешен, изобретателен и тщателен в её проведении.

Принцип: бей врага на пороге его дома, лучше — в его колыбели, использовался нами постоянно. Это противоречило традициям крестьян-славян, культу предков с его сохранением своих могил и страхом перед могилами чужими. Стремлению сохранить своё, более сильному, чем приобрести чужое: «обезьяна с кашей в кулаке», «лучше синица в руках, чем журавль в небе». Требовало другого мышления: «хочу всё знать», «что там за далью даль». Исключало любой вариант «мы — Третий Рим», пуп земли, самоизоляции и самолюбования.

Великое множество денег, трудов, людей для того потребно. И враги наши умирают на порогах их жилищ. Или вовсе не рождаются. А родившись — не становятся нашими врагами. Этот труд надобен каждый день. Я — делаю. И впредь — тако же будет.

Но как же жаль мне времени своего, на смертоубийства разные потраченного, заместо того, чтобы что новое доброе исделати!

Глава 367

Через день дождь закончился и… Вы думаете — все дружно побежали реализовывать мои гениальные прозрения и изобретения? Отнюдь. И слава богу. Потому что пошла «осенняя поколка» — стаи северных гусей, нырков, «настоящих уток»… Каждый вечер, на заходе солнца, огромные птичьи стаи, гогоча, хлопая крыльями и поливая помётом, ссыпались с неба на водные поверхности. По окружающим озёрам, по рекам, по островам — несся пух, раздавались всплески, звучал непрерывный гомон огромного птичьего базара.

* * *

Я уже описывал это мероприятие в Рябиновке. Здесь… ещё круче. Птицы настолько устают от перелёта, что, даже видя людей, даже видя, как забивают соседей — не взлетают. Только не надо их резать — запах крови будоражит. Бей дубиной, бей обухом топора. Только не лезвием. И минимальная маскировка: пучки камыша привязать на шапки, на одежду.

С вечера пара больших лодок уходит на Мещерское озеро, где мы сцепились недавно с аборигенами, и среди ночи возвращаются набитые до верху ещё тёплой птицей. Разгружаются на пляже и снова отправляются на озеро. Чтобы на рассвете, при утренней кормёжке пернатых — ещё раз загрузиться. Сходная картинка на других озерках в Заочье, по берегам рек. Но главное — острова. Гребнёвские пески — на Оке, Печерский — ниже устья Оки на Волге. Вся полоса пляжей со всех сторон островков занята птичьими стаями.

Удалец, засевший в этих песках с вечера, замаскировавшийся под куст хмыжника, работает просто длинной палкой со скользящей верёвочной петлёй на конце. Подползает к уснувшей стае, накидывает петельку на крайнюю птицу и утаскивает её. Стая, взбудораженная беспорядочным маханием крыльями задушено молчащего сородича, суетится. Потом — устало затихает. Через 10–15 минут — как в автошколе: «сле-е-едующий придурок». Ещё три-пять килограммов диетического мяса.

За ночь с участка пляжа в полверсты снимаем 30–40 экземпляров. Острова длинные — несколько человек работает. Утром — вал белого, серого, сизого, крапчатого… пера под стеной Дятловых гор. Ощипывание, потрошение, обпаливание… копчение, соление… По всему берегу валяются отрубленные гусиные головы, потроха, перья…

* * *

Грязно. Сколько я не втолковывал, что нужно убирать за собой, что потроха — ценный продукт…

— Ой, упало. Извини, случайно откатилось…

Снова, как было в начале нашего прихода на Стрелку, начинаются «проблемы с меню». «Воротят нос». Уже не от свежайшей рыбы, а от гусиной печени. Зажрались. А складировать — некуда. А соль уходит… как снег на пожаре. Бондари работают конвейером, в две смены. Кто умеет — плетёт короба из лыка.