Пристрелочник (СИ)

— Муса, как я вижу, нам не удастся поговорить об удивительных товарах, которые купцы могут купить здесь. Но есть вещь, которою готов купить я. В странах на берегах Хазарского моря, есть места, где на поверхность выходит каменное масло. Такая чёрная густая вонючая жидкость. Знаешь?

— Э… Да. Так строили Вавилон. Ей замазывают дырки и щели. Обмазывают посуду и лодки…

— Стоп-стоп! Это смола. А мне нужна жидкость. Которая течёт.

Зачем мне битум? То есть — и ему применение найдётся. Но тащить издалека…

— Вспоминай, Муса. Где-то во владениях ширваншаха, на большом полустрове, который выдаётся в море на восток…

— Такие места есть. Только она не чёрная, а тёмно-бурая. У нас называют «нафта». От ритуала нечестивых огнепоклонников, в котором эту мерзость использовали.

Правильно. А я просто перевожу «петролеум» — «каменное масло». Тёмно-бурая… Похоже на бакинскую? Там сейчас, как минимум, две разновидности — лёгкая и тяжёлая, в двух разных деревнях.

— Да. Вот такой… жидкости я бы купил. Несколько бочек. Или несколько десятков бочек.

— Хочешь сделать «греческий огонь»? Чтобы сжечь Булгар?

Вот же блин! А туземцы-то в курсе. Вообще-то на Апшероне нефть добывают в промышленных масштабах уже тысячу лет. И для Персии, и для Византии. Ну, в «промышленных» — в понимании средневековья.

— Муса, не говори глупостей. Я верный друг и помощник эмира Ибрагима. Он удостоил меня великой милости — лицезрения его блистательнейшего лица, он говорил со мной. Я до сих пор под впечатлением его величия и милосердия. Блаженны подданные, живущие под властью столь мудрого и прекрасного правителя. Из которого непрерывно проистекает и снисходит. А также — светит и греет…

Я так долго могу. Вспоминая славословия, которыми набиты восточные летописи. Но нефть мне нужна — хочется поиграть с ископаемыми углеводородами. Перегонка древесины даёт неплохие результаты. Однако по критерию удельной пожарности…

— Зачем мне греческий огонь? Даже если бы я умел его делать. Гонять шишей речных? Оно того не стоит. А вот обмазать жилища от насекомых… Ты же видишь — я беру шелк для своих людей. Чтобы хоть как-то защитить их от вшей, блох, клопов. Жизнь здесь… сам понимаешь. Ладно, досмотр закончен. Можете отправляться. Доброй дороги доброму страннику.

«Изнасилованный», «обрезанный», «прошерстлённый»… караван тяжко снимается с берега. Скоро вечер, сыпет мелкий дождик, Ока — серая. В такую погоду лучше напроситься на постой, провести остаток дня и ночь под крышей. Но нахохлившиеся люди берутся за весла — поскорее бы убраться от логова «Зверя Лютого».

Удивительно — даже никого не зарезал. А ведь был морально готов. Не случилось. Выдохнули.

Та-ак. Шелк. Выстирать, высушить, отдать бабам. Нет — сразу отдать. Остальное — и сами сообразят.

Этот эпизод дал, помимо очевидных материальных ценностей и нескольких десятков колонистов и «рабов города», две важных вещи: опыт и слухи. Опыт взаимодействия различных групп моих людей, опыт воздействия на большие группы возможного противника без применения оружия, опыт таможенной деятельности. Стало, например, ясно, что пускать такие караваны без предварительного разоружения и досмотра — нельзя. Что досмотр должен проводиться большой группой. Притом, что держать постоянно такое количество людей в готовности — накладно: караваны проходят редко.

История эта обросла слухами. Одна их часть происходила от утверждения: «Ванька на Стрелке нагло разбивает караваны». Однако присутствие сторонних свидетелей — муромских гридней — заставляло уточнять: «не нагло, не разбивает. Пощипывает». А слухи о снятии с кораблей русских рабов, заставили некоторых из «Святой Руси» отправиться ко мне на поиски родных. Некоторые здесь и остались.

Другие же рассуждали о захваченном мною богатом хабаре. И устремлялись во Всеволожск, дабы «приобщиться к богачеству». С большей или меньшей степенью разбойности. Посему каторга моя отнюдь не пустовала.