Пристрелочник

Ну и, конечно, камка. Разбойной кровушкой малость подпорченная.

Николай как увидал… Это так трогательно для нас обоих! Мы ж на ней — на такой же камке из-под разбойников — с ним и познакомились!

Этот вариант он называет «дамаст». Шелк, ткань двухлицевая с цветочным рисунком, образованным блестящим атласным переплетением нитей, на матовом фоне полотняного переплетения.

* * *

История с ушкуёвым набегом и моим возмездием — мелочь, эпизод. Веслом махнул, стрелу метнул… Да здесь полно людей, которые такое же, да не по одному разу, делали! Но… трое против сорока… «Зверь Лютый» — сам-третей ушкуйников кучу набил… Волга-матушка — кровью потекла… корабли-то новогородские — по-захватывал, злато-серебро-то их — по-раздаривал…

Слух о моей удачливости — разошёлся далеко. Уже и разбойников не сорок, а сорок тысяч. Как в былине об Илье Муромце. Уже и ушкуев не два, а «несчитано». «Волгу вёслами расплёскивают». Как в «Слове о полку…». Конечно — трёп, брехня, гипербола… Но звон — стоит, люди — верят.

— Да полно. Правда ли сиё?

— А ты на платье Муромской княгини глянь! Так их три! Воеводы Всеволжского дарение.

И оборачивается этот слушок, это бездельное колебание воздуха — сотнями новосёлов, новыми рабочими руками, селениями, городами. Любят на Руси героев. Сами придумают, сами расскажут. Сами поверят, сами, по сказу своему, придут да сделают. Дай только повод.

Подарки… достойные. Тут важно попасть в «окно ожиданий». Что вещи редкие — понятно. Но не будет ли это воспринято как… упрёк, гордыня, попытка продемонстрировать своё превосходство? Не обидеть бы Живчика излишне дорогим подарком. Как в футболе: нужно «попасть в девятку». А не — «выше ворот».

Размеров я не знаю, но… ушьёт, если что. Мне женскими одеждами ещё кому — кланяться некому.

Вру, есть кому женские вещи в подарок отдать — нашей мордовке. Когда начали хабар разбирать, она ухватила тряпку одну, к груди прижала, плачет и повторяет:

— Ушто! Ушто!

Потом распашной кафтан белый углядела и снова что-то с рыданиями:

— Шовыр! Шовыр!

Я от этих слов несколько… дурею.

* * *

«Сегодня, — сказал мне Ягода, — танцевальный вечер… Женщинам я вас не могу представить, так как они не говорят по-английски. Однако вы должны потанцевать с ними.

— Но если они не говорят на нашем языке, как я их приглашу на танец?

— Подойдите к кому-нибудь из них, к той, которую вы выберете, и скажите „ки-так-стай пес-ка“ — не потанцуете ли со мной?».

Так Джеймс Уиллард Шульц начинал с кадрили своё знакомство с туземцами в «Моя жизнь среди индейцев».

«Кадриль», фигурально выражаясь, хоть с кем — станцевать смогу. Но как сказать местный аналог «ки-так-стай»?

И понять ответное типа:

— А молан мыйын маскамат кушташ туныкташ огыл? (А почему бы не научить танцевать и моего медведя?)

Осталось только найти Ягоду. Не того, кто был шефом НКВД, а человека, «который превосходно говорил на нескольких туземных языках и был своим человеком в селениях всех живущих вокруг племен».

Ещё я дурею от лёгкости, с которой куча попадёвого народа начинает бегло общаться с туземцами и навешивать им свою лапшу. Дело даже не в словах-звуках, а в смыслах.

Простенький пример.

Медведь — общий тотемный предок, прародитель у большинства пра-уральских народов. Если тебя назвали «маска» (медведь) — это хорошо или плохо? Разницу в отношении, выражаемым использованием одного из трёх названий (маска, мёмё, чодыра оза) медведя — понимаете? Эмоционально-оценочные разницы значений медведя и медведицы (опасность/защищённость) — улавливаете?

Что мусульманина угощать свининой или раками — нарываться — большинству понятно. Но угощать медвежатиной удмурта… Да даже и русского!

Вплоть до 19 века во многих местах на Руси поедание медвежатины приравнивалось к каннибализму. «Устав церковный» — впрямую запрещает:

«Аще что кто поганое ясть у своей воли, или медведину, или иное что поганое, митрополиту у вине и в казни».

А Даниил Галицкий плюёт на все эти запреты и хвалится десятками забитых на княжеской охоте медведей.