Пристрелочник

Тут уже и хмырь у Ноготка в руках разговорился. Стан мещеряков стоит на середине южного берега озера. Там к нему подходят отроги единственной здесь горки. Место сухое, но у воды. Народу было десятка три. Оружие — охотничье, не боевое. В смысле — нет доспехов, мечей. Они ж на рыбалку шли! Сам посёлок сильно южнее, вёрст двадцать. Там — бабы да детвора. Под полторы сотни голов. Виноват — душ. Крещённые же!

Ну и пошли мы, «рядами и колоннами». В смысле: два ботника идут то — рядом, то — колонной, то этим… уступом.

Чарджи с Ивашкой через Оку «рязаночкой» починенной перебрались, выше поднялись и хоругвь — своим маршрутом повели, посуху. А я, в двух этих… душегубках, с двумя пленниками в наручниках, на дне их собственных лодок скорченных — протокой.

Две версты, неторопливо гребя, внимательно разглядывая прибрежные заросли на предмет… неожиданностей и неприятностей. Были там в конце какие-то шевеления. Я, чисто на всякий случай и во избежание, вздёрнул главного мещеряка за шиворот, показал камышам морду его. Хоть и кляпом перекошена, а узнать можно.

Там что-то прошелестело. Сухан послушал и сказал:

— Ушли.

Потом уточнил:

— Убежали. Двое.

И мы погребли дальше.

Какие чувства испытывает человек, идя лодочкой мимо заросших берегов русских речек, я уже рассказывал. Когда из Вержавска угрёбывал. Так что — ничего нового. «И — пропотел».

Вывалились, наконец, в озеро и, потихоньку ещё пол-столько. Но уже держа дистанцию до берега — стрелу исподтишка не влепят.

Наконец, дошли до лагеря мещеры. Неширокая долина между двумя гребнями, поросших лесом. Повыше три балагана — жерди, крытые корой. Ниже, вдоль берега — сушилы и вешалы. На песочке — штуки четыре долблёнки. Типа нашей. Почему в здешних краях не делают каркасных пирог — не знаю.

Народу — никого, хотя в трёх местах дым от недавних костров идёт.

Подошли на полста шагов к берегу, снова вздёрнул ихнего «посла».

— Эй, на берегу! Давай меняться! Ваших на наших.

На второй лодочке Салман их мальчишку приподнял, над бортом покрутил, назад в лодку сунул. Тишина. Молчат. Они что, думают, что я подойду к берегу, вылезу на песочек, а они тут из-за своих… вешал — по-выскочат, нас стрелами — по-натыкивают?

Ждём. Тихо. Стрекозы летают. Птицы молчат. Рыбы плавают. Раки ползают. Наверное. Время идёт. Ждём.

Парнишка из моей молодёжи — его на второй ботник к Салману взяли — нервничает:

— Господин воевода, может ещё покричать, может, не услышали, может они вообще… нету.

Привыкли ребятишки к порядку. К ясности, определённости. А тут… сплошной «аллах акбар». Опять же: отряд не военный, а рыболовный. Как всегда в артельном труде на Руси: дискуссия с мордобоем без регламента до консенсуса. Мордобоя не видать. Так и консенсуса тоже! Ждём.

Коллеги! «Ждать да догонять — хуже некуда». Так вот: этого «хуже» в средневековье — по самые ноздри. Вы на таможне под Новый Год не отстаивались? По 12–14 часов на морозе с малыми детьми — терпели? Тут терпежа нужно ещё больше. И — чаще.

Что-то там происходит. Вон связка рыбин на сушиле шевельнулась, вон тряпка на двери балагана сдвинулась, переговариваются, вроде…

— Ты кто такой?!

— Я — Воевода Всеволжский. А ты кто?

Из-за сушилы появляется голова в шапке:

— Я — он. Актанай.

Коллеги, вам всё понятно? Титул и имя — марийское. Племенной приёмыш, или скорее — полукровка. Внешность — по литераторам 19 века:

«Что касается до мещеряков, то личность их в этих местах носит грустное впечатление. Народ в этих местах мелок, слаб, не развит».

«Неразвитый» явно нервничает, но хорохорится. Из укрытия вылезает крайне осторожно. Но — без оружия в руках.

— Эй, он. Забирай своих, отдай моих.

Вокруг него за укрытиями, невидимо для меня, сидят больше двух десятков суфлёров. И все… суфлируют. Вам когда-нибудь подсказывали «в три струи»? Тогда вы понимаете: мужичок крутит головой во все стороны. Снизу, из-под сушилы высовывается голая грязная рука и дёргает его за штанину, пытаясь привлечь внимание. Он её пинает, отскакивает. И понимает, что уже весь на виду. Был бы у меня лук — он был бы покойником. Но он ещё жив. И это его успокаивает:

— Эй, Воевода. Где остальные?

— Дома оставил.

Абсолютная правда — они там так и лежат. Не закопанные, а пока только присыпанные.

Дальше начинается длинный и сумбурный торг. Они хотят «дай»: отдай пленников, а потом будем говорить. Рассуждают о чести, о том, что их люди «пошли с миром». Послов бить нехорошо — иначе никто не будет «доносить важные слова до важных ушей».

Я должен отдать всех пленных, выкупить своих (моих рыбачков вытаскивают связанными на бережок, пинают, но не сильно), заплатить за выловленную рыбу, за право лова в озере, в Оке, в Волге, за право жить на этой земле… И тогда он Актанай будет мне братом.

— Вот слова моего народа. Ты слышал. Хау — я всё сказал.

И поза как у Наполеона на Святой Елене.

«Глаза у него бонапартьи
и цвета защитного френч».