Пристроить Коляна (СИ)

И понимаю, что наше рядомстояние с Натальей со стороны вполне может сойти за обжималки. А, учитывая, что она ко мне все еще тянется губами и вот-вот поцелует, а я, вроде, и не отталкиваю, а придерживаю, и чуть ли не прижимаю, то вообще…

Наверно, именно так Злючка и думает, потому что реагирует моментально.

Просто разворачивается и садится обратно в автобус.

И он, сука, трогается!

И, пока я с матом выпутываюсь из рук ненужной мне, чужой женщины, проклятый пазик уезжает!

Да еще шустро так, как, наверно, никогда в своей многолетней жизни не гонял!

Я, совершенно не раздумывая, кидаюсь к байку, седлаю и на всех парах гоню за автобусом.

В этот момент нет у меня в голове никаких мыслей, что буду говорить, как разруливать, как объясняться.

И на кой хрен мне это надо, у нас же, типа, свободные…

И почему такая реакция…

Мне без разницы.

Мне надо ее догнать, вытащить из этого гоночного монстра.

И просто посмотреть в глаза.

Потому что картина того, как Злючка на меня смотрит, как бледнеет и становится безэмоциональным ее лицо, и как она потом разворачивается и уходит от меня…

Сука, я не хочу эту картину!

Ни осмысливать, ни помнить!

17. Разговор на дачной дороге

Вы когда-нибудь гнали на байке по осенней, полу асфальтированной дороге, в фарватере старого, советских времен пазика? Без шлема?

Охерительные ощущения. Можно мне поверить и не повторять.

Дорога, на которой асфальт встречается местами и немного, узкая, обогнать автобус по обочине не получается даже у моего байка, а сигналов водила упорно не слышит. Глухой, не иначе, сука.

Но мне откровенно плевать на всякие неудобства и препятствия. Наоборот, только еще больше распаляет.

И, к тому же, я тут уже гонял как-то, по пьяни, ночью, и прекрасно знаю, что скоро развилка. И там можно будет эту бешеную колесницу обогнать и заставить, наконец, остановиться.

На развилку мы выезжаем на одинаковой скорости. Я, кажется, на всю жизнь наглотавшийся паров ебучего восьмидесятого, которым заправляют это дерьмо, делаю крутой вираж, ускоряюсь и, дико сигналя, вылетаю перед тупорылой пазиковской мордой.

Вижу глаза водилы во всю лобовуху, его открывающийся в беззвучном пока что мате рот, сплевываю презрительно и киваю, чтоб дверь открыл, чертила.

После этого демонстративно неторопливо встаю с байка и иду к передней двери.

Которая открывается.

Водила явно горит желанием что-то вякнуть, но я опережаю:

— Полиция. Оперативно-следственные мероприятия. Всем оставаться на своих местах.

На меня испуганно смотрят три с половиной старушки, судя по всему, решившие захватить поздний дачный сезон. За половину выступает дряхлый пьяненький дедок, который, из-за глухоты и альца, даже не понимает, что происходит.

И Вера.

Злючка моя.

Которая понимает прекрасно, что происходит.

И смотрит на меня своими огромными глазищами. И я смотрю.

Сука, а ведь она плачет. Отсюда даже видно.

Черт.

И вот как теперь быть?

— Вера Валентиновна, выходим.

Я говорю специально сухо и спокойно, тоном, который обычно на работе хорошо идет. Для понятых, заявителей и подозреваемых.

Вера, у которой, судя по всему, первый шок прошел, поджимает губы и зло смотрит, не двигаясь с места.

— Вера Валентиновна, — нагнетаю я, — давайте без глупостей. Я и силой могу вывести. Не задерживайте автобус.

— Чего сидишь-то? — разворачивается к Вере одна из старух, — натворила чегой-то и сидит. Выходи давай, я и так засветло на дачу не попадаю!

Вера вспыхивает так ярко, что ее вместо стоп-сигнала можно на переезде выставлять, смотрит беспомощно на водителя, но у того морда равнодушная.

Я прикидываю вариант, при котором она отказывается выходить и дальше, а, возможно, еще и какую-то диверсию устроит, типа криков, что я — мошенник и маньяк, а у меня корочек-то нет при себе, все чисто на нерве делаю…

Но тут она встает и молча идет к выходу.

Я спускаюсь вниз, протягиваю ей руку, но Вера не принимает ее.

И это охереть, как плохо.

Я все же подхватываю ее под локоть, сразу отвожу в сторону, чтоб не вздумала запрыгнуть в заднюю дверь, оставляю, возвращаюсь к дороге и откатываю байк на обочину.

Пазик, обдав напоследок удушающим мерзотным выхлопом, со скрипом уезжает.

А мы со Злючкой остаемся на дачной дороге одни.

Я смотрю на нее, и впервые в жизни все слова теряю.

А она не помогает. Не начинает говорить, не подсказывает ничего, за что я мог бы зацепиться.

Так и стоим и смотрим друг на друга, как дураки.

Пока я, наконец, не открываю рот. Мужик я или нет?

— И чего это сейчас было?

Тут же понимаю, что не с того начал, но, бляха муха, уж как получается. Я тоже на стрессе слегка. И пары восьмидесятого плохо на мозговую активность влияют.

— Я… — Злючка сначала теряется, пытаясь придумать что-то правдоподобное, но потом вспоминает о главном правиле про нападение — лучшую защиту, и агрессивничает, — вот и я не пойму, что это такое было? Как мне теперь в город добираться?

— А зачем тебе в город?

— Мне надо! А перед тобой я отчитываться не собираюсь.