Приступить к ликвидации

— Вы весьма любезны. — Лариса глубоко затянулась. — Теперь давайте начистоту. Я понимаю, что начальник отдела из милиции пришел ко мне не из-за вчерашней драки в нашем кабаке, свидетелем которой была ваша покорная слуга. Я угадала?

— Угадали.

— Тогда начинайте, меня никогда не допрашивали.

— Это не так любопытно, как вам кажется.

— Смотря для кого. Вам-то наверняка интересно, что я расскажу. — Лариса по-мужски ткнула папиросу в пепельницу. — Давайте же.

— Я хочу спросить об одном вашем, ну как бы это сформулировать…

— Говорите как есть. Или знакомом, или любовнике. Знакомых у меня много, а любовник один…

— Я хотел мягче — поклоннике.

— Эта формулировка обтекаемая. У меня поклонников ежевечерне больше сотни. Напьются, ну и поклоняются вовсю. Ваша служба просто обязана предполагать конкретность.

— Меня интересует полковник…

— Вадим Чистяков, так это мой любовник. Я почему-то так и знала, что вы о нем спросите. — Лариса потянулась за новой папиросой. — Не беспокойтесь, я сама. — Прикурила, сделала несколько глубоких затяжек. — А потому, что он не тот, за кого себя выдает. Подождите, не перебивайте. Сначала я ему верила, как дура, увлеклась. Герой воздуха, ас, ордена, красив, широк. Потом, когда угар проходить начал, я на него посмотрела, как из зала…

— Как посмотрели? — переспросил Данилов.

— Каждая профессия имеет свой специфический язык, — улыбнулась Лариса. — Как там у вас — «по фене ботаешь».

— Это не у нас.

— Бросьте. Мне один умный человек сказал: охотник и дичь — одно и то же. Но мы не об этом. Я о специфике языка. В театре, когда говорят «из зала», подразумевают «со стороны». Ну так вот, поглядела я на него и вдруг поняла: он же играет. Причем плохо. Лжет, завирается, а все равно играет, через силу. Он же только на людях «полковник», — в голосе ее внезапно послышалась непонятная жалость, — а когда один, сам с собой… Я за ним наблюдала. Он если не выпьет, то спать не может, а как выпил, просыпается рано, бежит в комнату, сюда, бутылку вина хватает и стакан за стаканом. А руки трясутся. Сидит и смотрит в одну точку. Мучается, боится чего-то. А чего — я не знаю. Правда, спьяну он болтал кое-что… Ничего конкретного, так, общо очень. Мол, подлец я, негодяй, прощения мне нет. Нет, вы не подумайте, он не трус. Тут на нас в переулке трое с ножами налетели. Их тогда еле откачали, а он убежал, чтобы в милицию не попасть. Вот тогда я начала догадываться. Играет он, придумал себя, издерганный он, нервный. Жалкий. Мне его жалко. Да. Что вы так смотрите? Такой вот парадокс. Высокий, красивый, начитанный, умница необыкновенный, храбрый и трус одновременно. Что он сделал, скажите честно?

— Он вам не безразличен?

— Нет. Все равно Вадим дорог мне.

— Видите ли, Лариса Евгеньевна, для того, чтобы узнать обо всем, я должен увидеть его.

— Если он бандит, тот самый, что в тылу околачивается и людей грабит, — он для меня умер. Но если есть хоть какая-то возможность… Если он не сделал ничего страшного…

Она взяла новую папиросу, прикурила от старой, помолчала.

— Так что же… Кстати, как вас называть-то мне? Ведь не товарищ начальник. И что там делают ваши люди? У меня здесь зал ожидания?

— Нет, у вас засада. Мы ждем Чистякова. Зовите меня Иван Александрович.

— Глупо. Он прибежал вчера ко мне, оставил этот чемодан. — Она ткнула папиросой в сторону дивана, на котором сидел Данилов. Он посмотрел туда: вплотную прижавшись к дивану, стоял черный кожаный чемодан. — Слушайте дальше, он сказал, что уезжает завтра. А сегодня придет в ресторан. Ну а оттуда ко мне за чемоданом, а утром на вокзал.

— Он сказал, куда уезжает?

— На фронт. — Лариса усмехнулась. — Господи, если бы это была правда…

— Вы знаете, что в чемодане?

— Нет. Я не любопытна. Не подглядываю в замочную скважину и не читаю чужих писем. Вам нужно? Глядите.

— Чемодан заперт?

— Представьте себе, не знаю. Но я думаю, вас эта мелочь не остановит. Вы мне разрешите пойти на кухню, я ведь еще ничего не ела.

— Вам поможет наш сотрудник.

— Готовить или есть?

— Нет, он просто постоит рядом.

— Как хотите. — Алфимова пожала плечами и вышла из комнаты.

Данилов выглянул в коридор:

— Самохин, зайди сюда с техником.

Пока связист умело и быстро прилаживал к телефону наушники, Самохин не менее умело открыл отверткой замки чемодана.

Данилов поднял крышку. Штатский костюм, белье, гимнастерка, кожаная куртка, опять белье, бритвенный прибор. На самом дне чемодана плотно лежали пачки денег, под ними диплом об окончании Ейского летного училища на имя Алтунина Вадима Гавриловича и летная книжка. С фотографии на Данилова смотрел совсем молодой лейтенант. Лицо его было торжественно и чуть взволнованно.

— Товарищ начальник, — Самохин протянул Данилову бумажку, — нашел в кармане пиджака.

Иван Александрович развернул ее. Ровным убористым почерком на ней было написано:

«Красноармейская ул. Пивная. Ежедневно от 17.00 до 19.00».

Когда Лариса вошла в комнату, чемодан лежал на диване закрытый, а Данилов сидел на стуле рядом с телефоном, в руках он держал наушники.

— Это еще зачем? — Она с недоумением посмотрела на него. — Впрочем, делайте что хотите.