Присутствие. Дурнушка. Ты мне больше не нужна

Он только головой помотал, совершенно обескураженный.

— Смотри неприятностей не наживи, — сказал он, уже выходя.

V

Она просто обожала Гарбо, смотрела все фильмы с ее участием, могла просидеть два сеанса подряд даже на самых тупых и скучных ее картинах, что давало выход ее собственной иронии. Ей ужасно нравилось ощущать себя плывущей в потоке, выносимой в открытое море фантазий этими примитивно сляпанными и совершенно неправдоподобными историями в стиле романов о Граустарке [43], со всеми их непременными ваннами в виде лебедей, кранами в виде орлиных голов, с их барочными дверями и окнами и занавесями. В нынешние времена эта восхитительная дешевка и безвкусица так ее воодушевляла, что доводила до состояния, напоминающего воспарение, почти до истерики, отрывала ее от всего, полученного вместе с образованием, воссоединяла с ее страной. Она заставляла ее вдруг возжелать забраться на крышу и радостно орать там на звезды, когда великая актриса выходила из роскошного белого «роллс-ройса», ни разу не зацепившись каблуком за подол облегающего длинного платья. И какой невыразимо великолепной Гарбо смотрелась в этой своей томно-расслабленной, «отдыхающей» позе, когда сидела в шезлонге, когда в ее долгих, длиной в целый ярд паузах звучала вся усталость от мира, когда она, пребывая в явно скверном настроении, бранилась с героями-мужчинами — Дженис иной раз приходилось даже прикрывать лицо, чтобы не видеть, как Гарбо, опустив керамически-белые веки, подает знак Барримору [44]слиться наконец с нею в давно ожидаемом поцелуе. И конечно же, должное впечатление производили высокие скулы Гарбо и ее знаменитая идеально-белая кожа, отражающая свет, и скульптурные черты ее лица — эта женщина всей своей внешностью доказывала существование Божественного промысла. Дженис могла часами лежать на кровати в номере отеля, уставившись в потолок и почти не мигая, а перед нею все стоял образ Гарбо. Она могла подолгу простаивать перед зеркалами туалетного столика, которые перерезали ее тело у шеи, и в очередной раз убеждаться, что ее тело — к ее удивлению — опять живо и готово к новым свершениям, особенно при взгляде сбоку, когда подчеркнуто хорошо видны ее роскошные бедра.

VI

Однажды днем скрипучая дверь кабины лифта распахнулась перед нею, и она увидела перед собой красивого мужчину лет сорока или, вероятно, пятидесяти — с тростью в одной руке и портфелем в другой. Он вошел в лифт какой-то странной, деревянной походкой, выпрямив спину, и только когда он остановился в каких-то шести дюймах от нее и неуклюже развернулся лицом к двери, топчась на месте и чуть приподнимая ноги, вместо того чтобы просто повернуться, Дженис поняла, что он слеп. На щеке у него виднелся порез от бритвы.

— Лифт идет вниз, да?

— Да, вниз. — У нее перехватило дыхание. Вот она, свобода — чувство освобождения охватило ее всю, когда он на секунду задержал на ее лице свой невидящий взгляд.

Оказавшись внизу, он пошел к выходу через весь вымощенный плиткой вестибюль, прямо к стеклянным дверям, ведущим на улицу. Она быстро обогнала его, чтобы распахнуть перед ним дверь.

— Вам помочь?

— Не беспокойтесь. Большое спасибо.

Он вышел на улицу, свернул точно направо, в сторону Бродвея, и она поспешно догнала его и пошла рядом.

— Вы к метро? Я хочу сказать, что мне тоже туда. Если вы не против, пойдем вместе.

— О да, очень хорошо. Благодарю вас, хотя я вполне могу добраться и сам.

— Но раз уж я иду в ту же сторону…

Она пошла рядом с ним, удивляясь тому, как быстро он ходит. И какая жизнь проглядывает в его трепещущих веках! Это было точно так же, как идти со зрячим, но от чувства свободы, которое она ощущала, идя рядом с ним, у нее навертывались на глаза слезы. Она обнаружила, что все свои эмоции вкладывает в слова, в голос, и они вдруг сами вырвались из нее с потрясающей открытой невинностью, прямо как у юной девчонки.

Его голос звучал сухо и невыразительно, словно он редко им пользовался.

— Вы давно живете в этом отеле?

— С марта. — И добавила без размышлений: — Со времени развода. — Он кивнул. — А вы?

— О, я там уже пять лет обретаюсь. Стены на двенадцатом этаже имеют достаточно хорошую звукоизоляцию, понимаете?

— Вы играете на каком-то музыкальном инструменте?

— На пианино. Я работаю на студии грамзаписи «Декка», в отделе классической музыки. И прослушиваю у себя в номере новые граммофонные пластинки.

— Очень интересно! — Она чувствовала, что ему доставляет удовольствие этот разговор, не вызывающий никакого напряжения, она ощущала, как он благодарен ей за то, что она составила ему компанию и пошла вместе с ним. Видимо, он одинок. Люди, наверное, избегают его или ведут себя с ним слишком официально, словно извиняясь или оправдываясь. Но сама она никогда еще не чувствовала себя так уверенно или так свободно, разговаривая с незнакомцем, и не замедлила порадоваться за свои здоровые инстинкты.