Присутствие. Дурнушка. Ты мне больше не нужна

Мадам и Лукреция, очевидно, уже считали, что успешно его добили, и эта уродина даже осчастливила его добрым взглядом.

— В конце концов, все это не имеет никакого значения. Вы все равно очень хороший писатель.

Этот ее палец, направленный на него, заставил Джозефа и Клеоту рассмеяться, и он сказал:

— Я, однако, не ставлю под сомнение интуицию. — Клеота засмеялась еще громче. — Погодите, — продолжал он, — я сейчас стану к ней подлизываться. — И Клеота засмеялась еще громче. Его резкость всегда развлекала ее, но сейчас во всем этом было нечто новое; в его страстной защите своих идей, идей, которые она понимала, но не считала незаменимыми, она ощущала живую, исполненную плоти связь с некоей внешней силой, которая невидимым императивом направляла всю его жизнь. Он просто должен был сказать то, что сказал, верить в то, во что он верил, с ним было бесполезно искать компромиссы, и все это говорило о его преданности своим идеалам, неотличимой от любви.

Она залпом проглотила полстакана виски, глядя поверх голов гостей на зеленоватое пятно лунного света на мокрых стеклах окна. Продолжающийся спор звучал как бы в атмосфере планетарного безмолвия; ей показалось, она куда-то уплывает. Единственное, что ее тревожило, это то, что разговор потихоньку замирает и скоро они все разъедутся. Она подлила виски Джозефу, который стучал по столу ладонью.

— Я не ставлю под сомнение интуицию, — повторил он. — Я работаю с ее помощью. И ею зарабатываю себе на хлеб. — Внезапно его озарило: — Я вам вот что скажу, мадам Ливайн. Я происхожу из старинной семьи сплошных суеверных идиотов. У меня была одна тетушка, понимаете, и она умела гадать, предсказывала судьбу…

Клеота взорвалась хохотом, высоко подняв руки и согнувшись от смеха пополам. Лукреция сперва улыбнулась, пытаясь не расхохотаться ради спокойствия мадам, но тоже заразилась этим настроением, а потом к ним присоединилась и мадам, очень неохотно, и Джозеф, с глупой улыбкой, оглядев этих трех истерически хохочущих женщин, спросил:

— В чем дело?

Но никто не нашел в себе сил ответить ему, и его самого увлек этот поток; и, как всегда бывает в подобных случаях, одному достаточно было посмотреть на другого, чтобы разразиться новым приступом сумасшедшего хохота. А когда они несколько успокоились и могли услышать, что он говорит, он сказал Клеоте:

— Но она действительно умела гадать. У нее была примесь цыганской крови.

На это Клеота ответила диким вскриком, и они с Лукрецией снова согнулись пополам, хватая друг друга за руки, судорожно глотая воздух раскрытыми ртами и не переставая смеяться, прикрыв лица плечами, а мадам продолжала шлепать ладонью по столу, приговаривая:

— Ха-ха-ха.

Джозеф, не понимая, чем все это вызвано, невольно стал думать, что эта истерическая вспышка вызвана какой-то его глупостью. Трезвомыслие вернулось к нему первому, и он сидел, терпеливо улыбаясь, на грани того, чтобы ощутить себя полным дураком. Раскурив сигару, он глотнул виски, дожидаясь, когда они придут в себя.

Клеота наконец перестала смеяться и объяснила ему, что Сен сказала в точности то же самое и что… Но теперь уже трудно было восстановить все, в особенности объяснить негодование мадам по поводу безапелляционного утверждения Сен, что ее тетка умела делать то же, что и мадам, не признав при этом, что мадам Ливайн просто чрезвычайно ревниво, даже мелочно относится к своим талантам предсказательницы судьбы; а кроме того, Клеота отлично понимала: мадам не слишком рада тому, что ее называют предсказательницей, но при этом не представляла, как еще ее можно именовать, не пользуясь терминами вроде «спиритуалистка», «ясновидящая» или еще какими-то в том же роде. Эти слова смущали Клеоту и могли к тому же обидеть старую даму. Путаные объяснения окончательно зашли в тупик, и эта путаница лишний раз укрепила в Джозефе постоянно возникающую уверенность в том, что Раммелы на самом деле люди примитивные, тривиальные, с совершеннейшей кашей в мозгах, а для Клеоты собственная неспособность подобрать для мадам подходящий термин стала — какой бы радостно-возбужденной она по-прежнему ни выглядела — причиной вдруг возникшего ощущения, что мадам вполне может оказаться мошенницей. Клеоте эта мысль вовсе не показалась отталкивающей; все дело было в самом характере мадам. Что ее больше всего сейчас тревожило, несмотря на широкую улыбку, что помешало ей попросить мадам побыть у нее еще — а мадам как раз заявила, что уже становится поздно, — так это мысль о том, что она останется одна. Она представила себе Стоу — в гробу, и это даже настроило ее несколько враждебно по отношению к Лукреции, которой она как раз помогала надеть пальто, как будто та отчасти была виновата в том, что на нее обрушилось сегодня это предсказание и она принесла его с собой из собственного проклятого дома, где никогда ничего не делалось нормальным образом.