Присутствие. Дурнушка. Ты мне больше не нужна

Вернувшись в дом с подъездной дорожки, Клеота сбросила шаль и подлила себе виски, все еще наслаждаясь возбуждением — такое обычно следует за приступом безудержного смеха, — ощущением этакой физической чистоты и силы, какие смех всегда оставляет после себя в душах здоровых людей, но в то же время в глазах ее держалось подавленное выражение, появившееся, когда она услышала это выбивающее из колеи сообщение. Джозеф с удивлением наблюдал за ней, пораженный столь противоречивым сочетанием выражений ее лица.

Она, не задавая вопросов, сунула ему стакан с виски, и они встали друг против друга возле камина, который она только что растопила снова.

— Я тоже скоро поеду, — сказал он. — У меня завтра много работы.

Он видел — она пьяна, гораздо сильнее, чем казалось, пока здесь были те две уехавшие женщины. Она одним скользящим движением уселась, расставив колени, и уставилась куда-то над его головой. Потом с трудом наклонилась и поставила свой стакан на пол между ног, отвалилась на спинку кресла, тяжело выдохнув и повернув лицо к огню. Она по-прежнему глубоко дышала, ладони безвольно свисали с подлокотников плетеного кресла. Ее какой-то отсутствующий вид сперва не показался ему признаком чувственности. Он подумал, что она даже демонстрирует таким образом, что настолько ему доверяет, что не считает нужным выглядеть собранной.

Пьяные женщины всегда приводили Джозефа в нервозное состояние. Он заговорил, стараясь держаться обычного для них насмешливого тона.

— Так в чем тут все-таки было дело? — улыбаясь, спросил он.

Она не ответила, кажется, даже не услышала вопроса. Ее устремленные в пространство глаза заставляли предположить, что она усиленно что-то обдумывает и, наверное, пребывает в отчаянии, какого он никогда до сих пор у нее не замечал. Явно назревало некое столкновение, какая-то схватка личностей, и, чтобы предотвратить это, Джозеф сказал:

— У меня действительно была такая тетка. Она гадала мне по руке в ночь перед тем, как я уехал из дому поступать в колледж, и предсказала, что я вылечу оттуда после первого же семестра.

Едва начав говорить, он сразу почувствовал, что слова его звучат неуместно. А Клеота уже повернула голову, все еще опираясь подбородком на край спинки кресла, и посмотрела на него. И он испытал удар, увидев в ее глазах вызов. Она смотрела на него как мужчина, и такое между ними было впервые. Ее вызов беспокоил его все сильнее, и, чтобы избавиться от этого, он лениво перекинул руку через спинку кресла и повернулся к огню, словно тоже о чем-то глубоко задумавшись. Да разве такое возможно? С Клеотой Раммел?

— Вы помните Джона Трюдо? — спросила она.

Он повернулся к ней с явным облегчением: в конечном итоге все свелось просто к сплетням.

— Кажется, помню. Высокий малый, раньше преподавал в…

— Почему… вы хоть знаете почему?.. — Она замолчала, и ее лицо приняло замкнутое выражение, словно от полного непонимания чего-то. Она смотрела куда-то за его спину, в пространство, и ее глаза остекленели. — Почему у всех все всегда кончается сексом?

Он испытал облегчение, услышав в ее тоне настоящую вопросительную интонацию; нет, она вовсе не стеснялась задавать подобные вопросы. И он выругался про себя, кляня гнусные мысли, навалившиеся на него секунду назад.

— Что вы имеете в виду? — спросил он.

— У него прекрасная жена, просто красавица. И дети тоже. Он был здесь нынче вечером. С девицей. Совершенно ужасная девица. — И она снова требовательно уставилась на него, как будто он, будучи мужчиной, и впрямь это знал: — Вы знаете, почему такое случается? Со всеми?

Ее страстная потребность получить ответ неприятно поразила его, потому что именно этот вопрос в последнее время превратился для него в настоящее наваждение. И ему показалось очень странным, что она заглянула ему в душу и ухватилась именно за то, что его так тревожило.

— Мне кажется, — продолжала она, — практически все, кого я знаю, сходят с ума. Такое ощущение, что ничего другого уже не осталось. Любой другой предмет… — Она снова замолкла и глубоко вздохнула и убрала с глаз упавшую прядь волос. Потом опять повернулась к огню, не в силах смотреть на решительное лицо Джозефа. Ей хотелось плакать, смеяться, танцевать — делать все, что угодно, только бы не сидеть вот так, в таком неуютном состоянии. На секунду ей вспомнилось теплое выражение в глазах мадам Ливайн, ощущение того, что ее охватывает, окутывает это тепло, исходящее от более сильного человека, и ей отчаянно захотелось, чтобы ее кто-нибудь взял на руки и прижал к себе.

Тон ее голоса, полный мольбы, подсказал Джозефу: что он на грани того, чтобы оказаться в нелепом положении, — он и сам был не в силах не выказать собственного смятения. Если они оба оказались сейчас в подавленном состоянии, то очень скоро должны будут объединиться в своих горестях, а он даже в более подходящих условиях не мог просто так признать, что жизнь настолько его ошеломляет и унижает.