Присутствие необычайного

Миша — мужчина средних лет, атлетического сложения, смешливого нрава, питал к Хлебникову не просто доверие, а симпатию. Его веселил внешний облик этого рыжеватого, в веснушках, паренька, как бы меньшого братца тех нелепых «рыжих», которые доставляли Мише такое чистое удовольствие, когда, оказываясь время от времени на свободе, он шел в цирк, покупал билет поближе к арене и весь вечер наслаждался. Миша искренне сожалел, что его и Сашки пути вскоре разойдутся: обвинялись они по разным статьям, и разное наказание сулил им закон: Миша не терял надежды всего лишь на три-четыре года колонии; Саше должны были дать много больше. Да и отбывать наказание им предстояло, вероятно, в разных местах. Но кто знает, как и где они могли еще встретиться: мир в ощущении Миши был, в общем-то, щедр на счастливые случайности, если, конечно, не желать слишком большого. И он поучал Сашку, как лучше держать себя на допросах у следователя и в суде; не одобряя его полного признания в мокром деле, он находил и известные преимущества в этой тактике: следовало лишь с умом ими воспользоваться.

Любил он и послушать Сашку: малый был грамотный, прочитал уйму книг, а рассказывал так, что забывалось, где они оба и что с ними; уплывала куда-то серая камера, зарешеченное окно с покатым подоконником и с козырьком, закрывавшим небо, нары, застеленные серыми одеялами, параша… — и он, Миша, вступал в область чудес и приключений, злокозненных интриг, немыслимой отваги и роковой любви. Особенно понравилась ему повесть о четырех друзьях с чудными, нерусскими именами, служивших в ненашем мушкетерском полку, — он восхитился этими ребятами. А вот история про то, как один русский князь задумал жениться на девке из бардака, а она не пошла за него, показалась Мише хотя и забавной, но совершенно неправдоподобной. Он и хохотал, и нелестно обзывал князя, нимало не осуждая за молодецкий грех с этой Катькой: ее слезы Мишу не тронули. И Хлебникову пришлось потрудиться, разъясняя ему большой смысл романа. Миша послушал и сказал:

— Дуреха она, твоя Катька, надо было с князька алименты хорошие содрать, или как тогда называлось, А княгиней — это как факт, княгиней ей все одно было не стать, царь бы не позволил.

В противоположность Мише третий обитатель камеры, Терентий Ефимович Бубенцов, бывший железнодорожный проводник, пребывал в непрестанном беспокойстве: вскакивал с табурета и сновал из угла в угол, пока Миша не хватал его за воротник помятого пиджачка и силой не усаживал вновь на место. Был Терентий Ефимович уже не молод, лет за пятьдесят, а выглядел глубоким стариком: срезанный лоб, едва прикрытый редкими волосиками, и торчавшие из-под верхней губы два крупных желтых передних зуба делали его похожим на крота — огромного, с человека величиной, выскочившего по тревоге из своего подземелья. Терентий Ефимович готов был непрерывно оправдываться и бесконечно повторялся, рассказывая всем и каждому о своей беде.

— Моя Евгения, жена, сожительствует с родным племянником, я точно знаю. — И с его поросшего грязноватой щетиной лица человека-крота не сходило выражение испуга и мольбы: он жаждал понимания. — Именно на этой почве у нас последний год происходили все семейные противоречия.

Миша смеялся гулким смехом здорового, открытого для радостей человека, требовал подробностей, и Терентий Ефимович пояснял:

— С одной стороны, Евгения моложе меня на пятнадцать лет, а с другой — ейному племяшу девятнадцать. Такая конъюнктура. Исключительно на этой почве случилась у нас неприятность.

— Чего ж ты, старый пень, взял себе такую молодую? — Миша сиял налитыми кровью, толстыми, румяными щеками..

— А я ее силком за себя не тащил… К тому могу добавить: у меня участок тридцать соток, дом на каменном фундаменте, шесть яблонь на участке, всякая домашняя птица, лехгорны…

— Богатством своим сманил, чего ж жалишься?

— В запрошлый год в сентябре поехали мы с Евгенией к ее брательнику в Дмитровский район, отдохнуть недельку, по-родственному, — продолжал Терентий Ефимович свою повесть. — Ночью я проснулся, когда жена перелезала через меня. Я сперва подумал: на двор приспичило… Только смотрю: долго чего-то не возвращается.. Я уже и сигарету выкурил, а ее все нет. Ну, я тоже встал, вышел на крылечко, луна светила, полнолуние было. Постоял я, аж зазнобило меня, осень все ж таки, гляжу: Евгения из дровяника идет — хижина такая там стояла, в одной рубахе причем. А следом Валерка, племяш, голяком, в трусах…

Тут веселье Миши достигало высшей точки, он грохотал смехом, хлопал себя по коленям, давился, потел… Отдышавшись, утирая лицо, переспросил ослабевшим голосом:

— Луна светила? А соловьи не пели, нет? Соловьев не было?