Присутствие необычайного

Она-то отлично понимала Уланова, понимала, с чем он явился, на что надеялся, чего ждал, — и она сочувствовала ему. Упрекать его было не за что: он и сейчас, в это последнее — ведь она пришла проститься — свидание, нравился ей: интеллигентно держался и не упрекал ее, хотя, наверно, догадывался уже — как было не догадаться, — с чем она пришла, не канючил, не плакался, не пытался разжалобить, не хватал за руки и ничего не потребовал, принарядился вот, явился в шикарном костюме, в накрахмаленной рубашке, в галстуке под цвет костюму — старательно, должно быть, выбирал галстук.

— Да… костюм… Я заказал его давно, еще летом, — сказал, как бы оправдываясь, Уланов.

— Лучше было бы на две пуговицы. Теперь носят на две.

— Ей-богу, не знал, — сказал он.

— Но можно и на три, — утешила она его.

— Послушай, Мариам… — решительно начал Николай Георгиевич.

Ему нужна была, наконец, полная ясность, пусть самая недобрая! Не мог он согласиться и с тем, что самое важное произошло помимо него, без его участия, как, впрочем, в жизни часто бывает… А может быть, шептал слабый голосок надежды, он ошибался, и ему померещилось ее охлаждение, может быть, она лишь немного отвыкла от него?

— Мариам, Мариам! — будто позвал он. — Надо же нам как-то…

И она убоялась, что выяснение отношений, от которого она, щадя и его, и себя, уклонялась и понадеялась уже, что у них обойдется без трудного разговора, — теперь, однако, состоится.

— А знаешь, Коленька, у меня два имени, — перебила она, — я тебе не рассказывала раньше?

— Как два, почему? — он недоверчиво насупился. — Ты католичка?

— Ну что ты! Когда Антон, мой муж, в первый раз увидел меня… это было у нас в деревне, на речке, я полоскала белье, — он назвал меня Лейлой. Он думал, что так зовут всех девушек на Кавказе — Лейлой. Но это не грузинское имя. Он и теперь часто зовет меня Лейлой… Смешно, правда?

— Смешно, — как эхо отозвался Николай Георгиевич.

Она просительно посмотрела: «Не грусти, не надо, не будем с тобой грустить», — прочел он в этом взгляде.

— Как поживает Ираклий? — после паузы спросил он. — Наладилось у тебя с ним? — Николай Георгиевич придал голосу оттенок снисходительности. — Славный он у тебя парень. Больше не грозит ухлопать меня?

У Мариам просветлело ее смугло-розовое лицо, она ответила счастливой улыбкой.

— О, Ираклий!.. Нет, больше не грозит. Он у меня очень хороший! И такой внимательный, ласковый!.. Но очень нервный, нервный и слишком добрый. Нельзя быть таким добрым — это очень дорого стоит. Я просто беспокоюсь за Ираклия. — И вдруг она сама подалась к Уланову. — У меня маленькая просьба к тебе. Я сейчас только подумала… Можно, да?..

— Говори, разумеется.

«Как она заволновалась, — сказал себе Николай Георгиевич. — Это и есть любовь».

— Понимаешь, у Ираклия новое горе. Посадили его друга, может, за дело посадили. Этого друга взяли за убийство одного человека. — В речи Мариам особенно сильно послышался певучий грузинский акцент. — Но Ираклий не верит, он вообще слишком доверчивый. И если бы ты знал, как он переживает! Ты не мог бы помочь? А, Коля?

— Кому помочь? — спросил Николай Георгиевич.

— Этому другу…

— Убийце?

— А может быть, он не убийца? Ираклий клянется, что он не убийца.

— Ну, если Ираклий клянется, — сказал Николай Георгиевич.

— Не смейся, если бы ты видел Ираклия, ты бы не смеялся. Сын ночей не спит. Ты, наверно, мог бы что-нибудь сделать… Ну, для меня!

— Что я могу сделать? Я же не судья, — сказал Уланов.

— Но ты все-таки писатель. Ты бы мог поговорить с судьей, с адвокатом.

— Все-таки писатель, — сделал ударение на «все-таки» Уланов.

— Если тот парень убийца, то, конечно… Но Ираклий клянется…

Уланов молчал, вглядываясь в это дорогое лицо… Он видел, что она и не так молода — чуть-чуть, самую малость обозначились складочки — тонкие ниточки, охватившие под подбородком смугловатую шею. Но не это было главное, главное было в том, что другая любовь, та, с которой безнадежным оказывалось всякое соперничество, владела Мариам — она любила высшей и непобедимой любовью!.. Вот ведь как обернулось: он был побежден, сражен наповал в невидимом поединке.

— Как зовут этого убийцу? Кого он убил?

— Зовут его Сашка… Сашка Хлебников…

— Саша! — воскликнул Николай Георгиевич. — Хлебников! Это о нем хлопочет Ираклий?…

— Ты его тоже знаешь? — Мариам оживилась. — Его многие знают… К Ираклию приходили парни с завода…

— Действительно, странное дело… Я знаю Хлебникова… — сказал Уланов. — Представить себе убийцей этого занятного и, кажется, великодушного парня, защитника обижаемых, веселого спорщика действительно трудно. Я говорил уже и с его адвокатом и с прокурором… Суд был уже, дело направлено на доследование, наверное, скоро будет второй…

— Значит, ты согласен с Ираклием? Ну, я рада… — сказала Мариам.