Присутствие необычайного

Обнаружив в ресторанном зале единственный свободный столик у самой буфетной стойки, Уланов поместился за ним. И именно это вознаградило его за долгое ожидание официанта и за невкусный обед… Как ни был Николай Георгиевич неустроен душевно — состояние, ставшее у него едва ли не постоянным, он, усевшись здесь, повеселел. И толчком явилось странноватое для него, стареющего — за пятьдесят лет — человека, набившего уже, как он выражался, жизненную оскомину, обстоятельство: он получил возможность в течение некоторого времени беспрепятственно видеть красивую женщину — здешнюю буфетчицу. А существование красивых женщин на земле было для него во все годы утешением, В молодости, вернувшись с фронта младшим сержантом с несколькими боевыми медалями, с гвардейским значком и с красненькой нашивкой на гимнастерке «за легкое ранение», он, когда ему приходилось особенно трудно и многое принесенное с войны, как с другой горячей планеты, еще не остыло в душе, он, отощавший абитуриент, поступавший в университет, подолгу бродил по городу в своей видавшей виды, просквозившей на локтях шинелишке затем только, чтобы встретить на улице красавицу. Ему было достаточно лишь изумиться и проводить незнакомку взглядом, запоминая ее платье, что тоже имело значение после бесчисленных армейских гимнастерок, ее туфельки после грузных сапог, ее тонкие открытые щиколотки… Он даже не пытался в ту пору приблизиться к красавице, но покуда это живое чудо проходило мимо, или задерживалось у магазинных витрин, или покусывало мороженое, присев на бульварную скамейку, словом, пока оно встречалось в этом строгом мире, «пророчествуя», как давно уже было сказано, «неоцененную награду» — пусть не сию минуту, пусть в некоей удаленной возможности, — жизнь не казалась уже суровой. И Уланов мало изменился с тех далеких пор, придя, правда, к открытию, что приближение к «чуду» могло порой и отрезвить.

Женщина за буфетной стойкой — черноволосая, гладко причесанная, в форменном голубом халатике из лоснящейся псевдоатласной материи, оказалась даже не во вкусе Уланова — так привиделось в первую минуту; лет ей можно было дать тридцать пять. Но потом она как бы помолодела — он рассмотрел девическую легкость всей ее повадки, смеющийся, будто вспыхивающий взгляд темных глаз, матово-смуглый цвет гладкой кожи, изящество в линиях оголенных выше локтей рук. Их быстрые и, пожалуй, крупные кисти вызывали представление о силе, таившейся в этих длинных пальцах с заостренными перламутровыми раковинками ногтей. Наверно, и ладони у женщины были грубоватые, натруженные: сколько ей пришлось переделать буфетной работы! Но удивительным образом это сочетание силы и девичьей живости будоражило воображение, Уланов со все большим удовольствием следил за работой женщины за стойкой… В своих хотя и незамысловато декорированных владениях, на иллюминованном фоне разноцветных огней, отраженных в зеркалах за ее спиною, над пестро мерцающими шеренгами бутылок, державших строй перед нею, над радужно-искрящейся стеклянной порослью бокалов и рюмок, тесно уставленных на подносах, она была главной распорядительницей праздничного ресторанного спектакля. Так банально-маняще и должно было выглядеть преддверие того общедоступного рая, к которому тянулись здесь люди, называвшиеся гостями. И словно бы отсвет совсем близкого блаженства лежал на этой привратнице грешного бутылочного рая для всех. В памяти Уланова всплыло бесконечно давнее, детское впечатление…

Огни, много огней, красок, переменчивого блеска!.. Опьяняюще пахнет конюшней и ванильным мороженым. Трубят трубы, бьют барабаны — музыка, похожая на пожар, на парад, на сражение… И круг за кругом проносится на коне пламенеющей масти девочка-наездница в коротенькой юбочке, осыпанной звездами. Вся в луче бьющего сверху, из-под купола, света, она сама как будто излучает свет. Стоя на спине коня, на крохотной колышущейся площадке, она перебирает розовыми ножками в золотых туфельках, взмахивает розовыми ручками, и маленького Колю Уланова обдает холодом озноба, он едва сдерживается, чтобы не закричать. Нет, это не боязнь за девочку: а вдруг упадет и разобьется, — это совсем другое. Он испытывает нечто никогда еще не испытанное — влекущее и пугающее одновременно. Будто огненная комета с хвостом, перевитым лентами, взнузданная уздечкой с бубенчиками, описывает перед ним круг за кругом, круг за кругом… И, танцуя на комете, летит неизъяснимое существо, тоже, должно быть, небесного происхождения. Мелькают едва прикрытые звездной юбочкой толстенькие ножки, такие ловкие, округлые… мягкие.. И почему-то очень хочется поймать их, прикоснуться к ним, погладить… Страх не за наездницу, страх за себя овладевает маленьким Колей, из холода его бросает в жар, он не понимает, что с ним происходит, закрывает в страхе глаза… Но тут пожар в оркестре гаснет, и небесная девочка спрыгивает с коня. Она приседает, кланяется, похожая сверху, с места, где сидит Коля, на распустившийся розовый цветок, и убегает в парчовые занавески. А мама, взглянув на Колю, спрашивает: