"Притащенная" наука

Правда, подобные цифры – вещь лукавая, ибо нет достоверных данных ни о численности научных сотрудников, занятых в разных по ведомственной принадлежности «науках», ни о суммарных затратах. Однако порядок цифр все же устанавливается достаточно надежно. Действительно, в 1988 г. в стране было 1522,2 тыс. научных и научно – педагогических кадров. Из них в академическом секторе было занято лишь 149 тыс. человек, т.е. 9,8% научного потенциала страны. На долю же АН СССР приходилось всего 4,1% всех научных и научно-педагогических работников [709]. По другим данным на конец 1990 г. в Академии трудилось 140 тыс. человек, из них 65 тысяч научных работников [710]. По данным же президента АН СССР Г.И. Марчука на конец 1991 г. численность Академии составила 160 тыс. человек, из них 66 тыс. научных работников [711].

Если верить этим данным, то процесс вырисовывается довольно странный: наука стала заметно нищать, а желающих работать в ней заметно прибавилось? Что-то в это не верится.

То, что численность сотрудников Академии год от года росла, мы уже отмечали. Дополнительно все же заметим, что за 25 лет (с 1965 по 1990 г.) число занятых в академическом секторе науки возросло в 3,1 раза. Когда в 1992 году начался финансовый крах российской науки, то быстро осознали цену ее экстенсивного роста при советской власти. На общем собрании Академии наук ее президент Ю.С. Осипов обратился к собравшимся с вопросом: насколько стратегически было необходимо «разбухание Академии?» [712]. Теперь же за подобную, с позволения сказать, «стратегию» приходилось расплачиваться. Причем в жертву были принесены не случайные для науки люди, в изобилии расплодившиеся за прежние годы, – они мертвой хваткой держались за свои места; ушли же молодые, энергичные и дееспособные – те, кто считался потенциалом российской науки.

Что можно было делать в подобных условиях? Начинать квалифицировать научные кадры по степени полезности? Это занятие бесперспективное и безнравственное. И слава Богу, что у научного чиновничества хватило ума не заниматься подобной сепарацией.

Выбрали другой путь: продержаться, выжить, прокормиться. Конечно, подобная тактика пассивного выживания не очень обнадеживает, но все же это лучше, чем брать на себя ответственность за искусственное отсечение от науки направлений, кажущихся сегодня непродуктивными. Как за тоталитарное прошлое страны, так и за экстенсивное развитие науки должны сегодня расплачиваться в равной мере все. Это «казалось бы». Но на самом деле, что мы уже отметили, – не все, а лишь те, кто при социализме «плохо работал» и не достиг мирового уровня. Эти пусть выживают сами без государственной поддержки. Хотелось бы высказаться по этому поводу более определенно, но внутренняя цензура не позволяет.

Нельзя пройти мимо и такого парадокса: вместе с началом реформ в 1992 г. провалилась и наука. Это сегодня ясно всем. Но Академия наук устояла. Ее президент Ю.С. Осипов на общем собрании 8 апреля 1992 г. об этом заявил с явной гордостью [713]. Что может означать сей удивительный факт? Только одно: сохранилась структура, административно-бюрократический аппарат; одним словом, уцелел штаб, хотя саму армию реформа наголову разбила, – любой академический институт ныне более напоминает райсобес в дни приема пенсионеров, чем храм науки.

Экспертный опрос Института социологии, проведенный еще в конце 1992 г., показал, что Академия наук уже тогда была озабочена не столько самой наукой, сколько «сохранением своей прежней структуры и статуса в обществе, что уже невозможно» [714]. Медики бы сказали, что это – диагноз, юристы – приговор. От себя добавлю лишь один штрих. Когда наступает кризис, слом исторических традиций бытия национальной науки, на арену борьбы за высокие идеи на самом деле выступает личный интерес. Он подавляет любые устремления к истине и даже вполне видимое разложение покрывает мыльным пузырем вотчинной фанаберии, отчего оно в глазах государственных сановников начинает выглядеть вполне пристойно и… все успокаиваются. Академический истеблишмент играет роль спасителя науки, а правительство вполне устраивает амплуа благодетеля. Оно сохраняет в нетленности чиновничий аппарат, но искренне при этом думает, что осчастливливает науку.

Придется отметить еще один нюанс. Позиция руководства Академии наук определилась уже в 1992 г. и в дальнейшем оставалась неизменной: несмотря на все сложности нынешнего времени, мы сохранили Академию как стержень российской науки, она – «национальное достояние», прикасаться к ней нельзя. И еще: в любом отчетном докладе, как когда-то на партийно-хозяйственных активах, академическое начальство непременно «взвешивает» ситуацию: на одну чашу весов кладутся достижения ученых, на другую – отдельные внешние помехи, мешающие добиваться еще большего.