"Притащенная" наука

Многие ученые клюнули на конъюнктуру и стали активными союзниками Баха: академики А.И. Опарин, О.Ю. Шмидт, Н.Я. Марр и др. Иные просто испугались идеологического террора и также встроились в первичные организации ВАРНИТСО: А.Н. Самойлович возглавил ячейку ВАРНИТСО в Академии наук, Н.И. Вавилов стал во главе варнитсовцев Ленинграда. После речи Сталина 23 июня 1931 г. на совещании хозяйственников, в которой он осудил «спецеедство», тысячи запуганных интеллигентов хлынули в ячейки ВАРНИТСО.

В 1933 г. членами ВАРНИТСО были более 15000 человек и рост ее ячеек не притормаживался. В 1936 г. Академию наук, напомним, слили с Коммунистической академией, и она стала полностью большевистской. Наука оказалась целиком зависимой частью государственной политики. ВАРНИТСО свое дело сделала. В 1937 г. ее упразднили, передав основные функции НКВД.

* * * * *

Большевики, однако, не только стращали, иногда они поощряли полезные для них инициативы ученых. Одна из них явилась гипертрофированным осуществлением еще дореволюционной мечты многих из них: иметь свой собственный институт, чтобы развивать вместе с учениками мучившие их проблемы.

Чем руководствовались сами ученые, стремясь как можно быстрее, буквально на ровном месте, создать новые НИИ – понятно. Но почему эти амбиции поощряли большевики?

Один из ведущих их теоретиков, «любимец партии» Н.И. Бухарин так разъяснил их позицию: перед социализмом стоит бесчисленное множество задач, без науки их решить нельзя. Поэтому надо «бешено» развивать научно-исследовательскую работу, повышать ее темпы, «решительно» множить сеть исследовательских учреждений, «смело» соединять науку с промышленностью и сельским хозяйством. Вот так, мол, и надо строить социализм [225].

Абсолютно прав Э.И. Колчинский, что советская власть именно в науке видела тот рычаг, который поможет преодолеть глубочайший национальный кризис. «Прометеевская вера коммунистических вождей в науку побуждала их к организации новых научных учреждений, вузов, кафедр, журналов и к изданию научной литературы в таких масштабах, о которых ученые в других странах не могли и мечтать. В условиях, когда государство становилось единственным источником средств для научных исследований, их политизация и идеологизация были неизбежны» [226].

Процесс «решительной» организации новых исследовательских институтов начал воплощаться в жизнь уже в годы гражданской войны, когда с Российской Академией наук произошло невиданное: живые люди, члены Академии с «поразительной быстротой» вымирали, а сама Академия как структурно-административная единица активно распухала – в ней, как грибы после дождя, стали появляться научно-исследовательские институты и Академия из рядового научно-организующего центра на глазах трансформировалась в «систему научных учреждений». Понятно, что советская власть хотела пустить корни и как бы естественно прорасти уже в интеллектуальной сфере, а амбиции академиков только помогали этому процессу. Ясно, что с помощью изобретенных большевиками методов ускоренного созидания «своей» науки «крепость под названием наука» (И.В. Сталин), конечно, была взята. Через ее стены переползли тысячи неучей и недоумков: малограмотных, зато идейно выдержанных и крайне агрессивных. Всего за несколько лет была, как в пробирке, выращена именно советская научная интеллигенция. Но оказалось, что науке она предпочитает «как бы науку», где истина добывается не в лаборатории, а с помощью цитат из классиков марксизма-ленинизма. Это были шариковы – только в очках и шляпах. Именно они заполонили многочисленные академические институты, которые бездумно плодили в годы гражданской войны.

Надо признать: основное, что сделала советская система организации науки, – формирование принципиально новой концепции научного института [227]. Большевики тонко уловили настроения научной интеллигенции, которая была явно разочарована отношением к науке старой царской бюрократии и в первое время после становления в стране новой власти верила, что эта власть даст им возможность развивать именно те научные направления, которые они считали первостепенными.

В числе первых академиков, вставших на путь активного сотрудничества с новой властью чуть ли не с первых дней, были непременный секретарь Академии наук С.Ф. Ольденбург и ближайший ученик В.И. Вернадского А.Е. Ферсман. Именно они стояли у истоков «советской научной элиты, определяли политику Российской Академии наук, имели прочные связи в правительственных кругах и в немалой степени способствовали беспрецедентному росту научных учреждений, создаваемых в рамках КЕПС и РАН, при наркоматах и ведомствах» [228].