"Притащенная" наука

К 1933 г. лавинообразный рост НИИ довел их численность в стране до 1000 единиц. Пришлось вновь задуматься о «рациональ-ной» пересадке чиновного люда. Выбор был из двух управленческих направлений: ассоциативного и ведомственного. Верх одержали ведомства. Доехали в итоге до полного абсурда: к 1956 г., в период расцвета взбалмошного ленинизма, у каждого отраслевого института оказалось 170 управляющих инстанций!

Наука в 50 – 60-е годы, как считает Г.А. Лахтин [240], расползалась почти бесконтрольно, ибо все так запуталось в чиновной бюрократической паутине, что проследить за той или иной «инициативой снизу» было практически невозможно. В 1960 г. в СССР было 354 тыс. «ученых», а в 1965 г. – уже 664 тыс.

Любопытно, что еще при советской власти науковеды искренно восхищались тем, сколь глубоко и тщательно была продумана организационная структура советской науки. Однако в начале 90-х годов на волне всеобщего политического непослушания, когда все советское охаивалось чохом, то среди прочего, само собой, критиковался и этот тезис.

Однако как только страсти улеглись, и люди стали больше анализировать и меньше спорить, то как-то сразу стало понятно, что в условиях практически полной изоляции советской науки от мирового научного сообщества организация науки в СССР была продумана действительно досконально.

Чтобы получать необходимые народному хозяйству результаты во всех областях знания, с затратами не считались, дублировали одни и те же разработки в разных ведомствах, хотя в отчетных политических докладах сами себя ругали за такой экстенсивный навал на знание. Одним словом, если большевики ставили задачу перед учеными, то те были обязаны ее решить, не считаясь ни с какими материальными затратами. Только дело все в том, что формулировка этих задач диктовалась либо международным престижем первой в мире страны развитого социализма, либо государственной безопасностью. Более ничем. Задачи самой науки коммунистов никогда не интересовали.

* * * * *

Вернемся все же к так называемой академической науке. Нетрудно догадаться, что ученым за их инициативы по размножению исследовательских институтов пришлось платить. Платой стала полная утрата Академией наук пусть и полумифической, но все же автономии. Сначала ее подчинили Главнауке Наркомпроса РСФСР, а с 27 июля 1925 г. сделали щедрый подарок к 200-летнему ее юбилею – подчинили непосредственно Совнаркому СССР, намертво прикрепив ее к государственной управляющей машине. Отныне даже академические уставы будут утверждаться на самом «верху»: сначала в Совнаркоме, затем в ЦК КПСС. Да и кандидатуры на пост президента Академии сначала подбирались в аппарате ЦК, а затем «рекомендовались» общему собранию Академии для утверждения.

Тоталитарное государство стремилось создать и, конечно, создало тоталитарную академическую науку.

А.П. Карпинский и его товарищи по Академии наук, придавая излишнее значение количественному росту академических учреждений, видимо, полагали, что количество неизбежно должно было перерасти в качество.

Однако они не учли одного решающего обстоятельства – государственную систему, в которой теперь функционировала Российская Академия наук. Этой же системе была нужна не наука как таковая, а только та ее мизерная часть, которая позволяла системе укрепляться: наращивать военную мощь, поражать мир гигантскими стройками, подводить научный базис под любые начинания большевистских лидеров. Наука в целом уже с середины 20-х годов должна была стать исключительно марксистской. Не только науки гуманитарные, но и естественные «должны были делиться на марксизм без остатка» [241].

Однако все эти тенденции стали видны только с определенной временн'oй дистанции. Непосредственно в те годы ученые их не замечали. Они, несмотря на крайне тяжелые условия, продолжали трудиться и, надо сказать, добивались впечатляющих результатов. Любопытную оценку психологического климата тех лет дал академик В.И. Вернадский. Вот что он писал И.И. Петрункевичу 10 марта 1923 г.: «… мне хочется как раз коснуться положения науки в России… Научная работа в России не погибла, а, наоборот, развивается… Приходилось и приходится бороться каждый день, каждый шаг. Но в конце концов – пока – здесь идет сейчас огромная творческая работа удачно. В разговорах скажу, как это достигнуто и сколько погибло! Людей погибло» [242].