"Притащенная" наука

С учеными перестали церемониться еще в самом конце 20-х годов. В феврале 1931 г. по «Академическому делу» осудили четырех академиков-историков: С.Ф. Платонова, Е.В. Тарле, Н.П. Лихачева, М.К. Любавского [281]. В 1934 г. взялись за славистов-филологов [282]. По дутому «Делу Российской национальной партии» арестовали академика В.Н. Перетца, М.Н. Сперанского, Н.Н. Дурново, А.М. Селищева, Ю.М. Соколова. В 1934 г. не разрешили вернуться в Англию, в лабораторию Э. Резерфорда П.Л. Капице. Ему даже не выдали хлебной карточки и установили за ним наружное наблюдение [283]. В том же году не выпустили в Турцию академика Н.И. Вавилова, не выдали разрешения на поездку за границу академику А.Ф. Иоффе.

Страна стала «зоной». После первых громких дел о невозвращенцах 7 мая 1934 г. Политбюро приняло специальное постановление «О командировках за границу». Выезд теперь разрешала только специальная комиссия ЦК во главе с А.А. Ждановым (Вскоре его сменил Н.И. Ежов). И такой порядок сохранялся вплоть до конца 80-х годов. Только «пускать – не пускать» теперь решали идеологи районного масштаба.

Ученых стали травить открыто. Публично издевались над В.Н. Ипатьевым, А.Е. Чичибабиным, Н.Н. Лузиным. П.Л. Капица не выдержал и 6 июля 1936 г. написал В.М. Молотову: травля ученых, которой активно занимаются с конца 20-х годов, обрывает жизни, портит кровь, но «совсем не достигает цели. Когда-то арестовали Лазарева (академик-физик П.П. Лазарев был арестован в 1931 г. – С.Р.), прогнали Сперанского (филолога М.Н. Сперанского лишили звания академика в 1934 г. за “участие в контрреволюционной организации”. – С.Р.), а теперь обрушились на Лузина (3 июля 1936 г. в математика, академика Н.Н. Лузина была нацелена редакционная статья “Правды” “О врагах в советской маске”, там его сразу назвали “врагом народа”. – С.Р.). Немудрено, – продолжает П.Л. Капица, – что от такого “нежного” обращения ученые, как Успенский, Чичибабин, Ипатьев и другие сбежали. Я по себе знаю, как бездушно вы можете обращаться с людьми» [284].

Опираясь на поддержку «верхов», над учеными стали издеваться и коллеги: марксисты-диалектики, просто партийцы. Не щадили никого. Законченным, как бы мы сейчас сказали, «отморозком» в науке был И.И. Презент. Научных авторитетов для него не существовало. Будет указание растоптать И.П. Павлова, И.И. Мечникова, В.В. Докучаева, В.Р. Вильямса – растопчет, не моргнув глазом. Научных школ, утверждал он, нет. Есть лишь две школы: партийная и антипартийная.

… Глава московской математической школы конца 20-х годов профессор Д.Ф. Егоров на заседании общества марксистов-статистиков (объявилось и такое) 12 октября 1930 г. заявил: «Что вы там толкуете о вредительстве… Худших вредителей, чем вы, това- рищи, нет, ибо вы своей пропагандой марксизма стандартизируете мышление» [285]. Профессора, понятное дело, арестовали.

Одним словом, как только структура нормального научного сообщества расшатывается, выдвижение радикально новых идей (революционных) становится делом необходимым. Причем революционность определяется не радикальностью идей или принципиально новыми фактами, ранее науке неизвестными, а безосновательным ниспровержением вчерашних авторитетов, идеологической демагогией и напором. Лидеры подобной «революционной науки», как правило, безграмотны или беспринципны, ибо они предпочитают (иначе нельзя) собрание и трибуну кабинету и лаборатории. Они надолго становятся признанными корифеями подобной науки [286]. Это касается всех четырех наших героев: Т.Д. Лысенко, Н.Я. Марра, М.Н. Покровского и А.Т. Фоменко.

Путь к лидерству они прокладывали себе сами, но не без помощи коллег, ибо научное сообщество, особенно в тоталитарные времена, всегда расслоено на соглашателей, предателей и бойцов. Соглашателей обычно много больше. Они и протаптывают дорогу своему лидеру.

Приведение страны в состояние устойчивого единомыслия как бы мимоходом решало еще одну наиважнейшую для большевиков задачу – формирование общественного мнения. Отпала необходимость в тонких методах его подготовки, ибо прелесть единомыслия в том и состояла, что достаточно было одной передовицы в «Правде», чтобы вся страна в тот же день заговорила ее словами.

Немаловажно и то, что тщательной иерархизации постов была поставлена в однозначное соответствие дозировка прав, возможностей и даже конкретных знаний.

Вождь знал все и мог все. Его соратники по Политбюро обладали привилегией единственно верного понимания любой доктрины, в том числе и естественнонаучной. Чуть ниже – обласканная властью научная номенклатура, она имела возможность подстраивать правильное толкование теории под сиюминутные потребности дня. Еще ниже – армада беспринципных разносчиков этих истин (пропагандистов и агитаторов), доносивших высочайше дозволенное знание до миллионов единомысленников. Ну, а те, озверев от просветления, были готовы разорвать в клочья тугодумов, не понимавших очевидного.