"Притащенная" наука

Цитата первая: «Фальсификация науки в целях злостного извращения марксистско-ленинского учения, пропаганды фашистских и полуфашистских идеек и “теорий”, сознательное засорение науки псевдонаучным хламом, отрыв науки от практических задач социалистического строительства, шпионаж в области засекреченных исследований, умышленная задержка внедрения в практику наиболее ценных научных достижений либо сознательное внедрение в народное хозяйство работ, являющихся псевдонаучными и могущими принести только вред, затирание талантливой советской научной молодежи, некритическое преклонение перед всякими, в том числе фашистскими, буржуазными исследованиями, – таков далеко не полный перечень методов вредительства, которыми пользуются проникшие в научную среду враги народа и подлинной нау-ки» [323].

Цитата вторая: «Искусен и коварен враг и исключительно разнообразны приемы и способы его борьбы с развитием советской науки! На одних участках он прибегает к прямой фальсификации теории, прикрываясь “архиреволюционной” фразой… На других – засоряет умы quasi научными смехотворными темками, одновременно подленько протаскивая фашистскую контрабанду…» [324]

И так далее. Думаю, более чем достаточно. Точно так же наставляли своих ученых национал-социалисты, только в их передовицах определяющие ярлыки были заменены, по сравнению с советскими, на перевертыши [325].

Это не просто бред как дань времени. Дань эту платили самые бездарные и морально нечистоплотные люди. Они прекрасно понимали, что их псевдопринципиальность является лишь ширмой, прикрывающей полную их научную несостоятельность. Да и то, что заклеенные их ярлыками ученые оказывались беззащитными перед НКВД, они также прекрасно знали. Но это их не смущало. Они справляли свою партийную нужду в науке.

Подобная удушливая атмосфера стала нормой существования советской науки с самого начала 30-х годов. И хотя, как писал в 1931 г. академик С.Н. Бернштейн, повальное увлечение диалектическим материализмом ведет к «естественнонаучному скудоумию» [326], болезнь эту было уже не остановить. «Философствование» взамен эксперимента стало тем наркотическим возбудителем, от которого не в силах были отказаться. А впрочем, и отказываться было незачем. Ведь именно такая форма бытия науки оказалась наиболее живучей и максимально прибыльной. Разглагольствовать под прикрытием цитат классиков было куда проще, чем размышлять. Да и противопоставить «разоблаченным ученым» было нечего. Вот и распоясались митины и кольманы. Их хозяева были довольны: такие стражи ничего не упустят, ибо они знают, что охраняют да к тому же имеют при этом свой меркантильный интерес.

К этому следует добавить еще один метод выведения на столбовую дорогу заблудших ученых, изобретенный диалектической опричниной 30-х годов. Был он прост, как все гениальное: из молодых, энергичных и идеологически неподкупных ученых стали формировать летучие бригады «скорой методологической помощи». Они без вызова налетали на очередной институт, устраивали в нем «диалектическую чистку», выявляли тех, кто еще не внедрил методы марксистско-ленинской диалектики в свои тематические исследования и передавали их «куда надо». После подобных налетов нормальная работа была невозможна.

Не забудем еще один нехитрый прием, изобретенный большевиками в 30-х годах. Он давал возможность советским ученым не столь болезненно переживать кастрацию науки и более того, как бы не замечать этой патологии. Суть его крайне проста: науку страны Советов накрепко изолировали от остального мира и одновременно настроили пропагандистскую машину на непомерное восхваление достижений отечественных ученых. При этом наиболее поощрялись те направления, которые шли вразрез с мировой наукой и уже поэтому могли считаться классическими образчиками своей национальной науки. Если труды ученых были идеологически нейтральны (математиков и химиков, к примеру), но все же развивали идеи, родившиеся не у нас, то их в лучшем случае замалчивали, а в худшем – подвергали жестокому остракизму. И уж совсем худо было тем, кто упорно отстаивал истину, защищая при этом подлинные приоритеты, и не соглашался обливать грязью или хотя бы замалчивать достижения своих зарубежных коллег. На такого ученого немедленно наклеивали ярлык «низкопоклонца», а научную общественность заставляли «срывать маску» с отщепенца.