"Притащенная" наука

Коли так, то возникает еще один вопрос, который задал философ Б.Г. Юдин. Можно ли считать такие явления, как лысенковщина, наукой? «Во всяком случае, основной тезис многих критиков лысенковщины – это то, что она была не наукой, а шарлатанст- вом» [373]. Сам Б.Г. Юдин считает, что лысенковщина – все же наука или, в нашей терминологии, она является характерным проявлением советской обезмысленной науки. Время ее зарождения и расцвета совпало с годами взбесившегося ленинизма и, конечно, недобитые остатки буржуазных русских ученых ничем не могли сдержать напор рвущихся к власти шариковых. Старая классическая генетика не имела иммунитета против этого как бы самозародившегося вируса.

* * * * *

И все же, как появилась лысенковщина? На чем она произросла? Отвечая кратко, можно сказать: на нереальности большевистских планов и большом желании все же внедрить их в жизнь. Власти от науки были далеки, они ее не понимали. Но были вынуждены кормить народ и требовали от специалистов повышения урожаев да еще в недееспособных коллективных хозяйствах. Подлинные ученые, что мы уже отметили, таких посулов дать не могли. Но уже подросла плеяда наспех обученная на рабфаках специалистов советской генерации, их было значительно больше, чем тех, кто кропотливо трудился на опытных делянках и в лабораториях. Они прочно усвоили только одну заповедь: раз партия сказала, так тому и быть. И они обещали в кратчайшие сроки поднять урожайность до невиданных ранее высот. Причем это не патологический авантюризм, это авантюризм от недоученности.

И среди них объявился трудолюбивый и не без способностей биолог, который искренне уверовал в свой метод яровизации (В дальнейшем на базе этого метода родилось учение академика Лысенко, а уж из него вылущилась особая «наука колхозно-совхозного строя»). Можно, конечно, называть Лысенко «бесом» и, развивая далее образность Достоевского, приписывать ему «ложный ум» [374], но только это ничего не даст для осознания неизбежности появления на определенном этапе социалистического строительства явления подобного лысенковщине.

Почему? Только по одной причине: история лысенковщины ничего общего с историей биологической науки не имеет. Она – явление социально-политическое. А потому лысенковщину надо воспринимать как материал к политической истории нашей страны. Все дело в том, что сама история того времени нуждалась в такой личности, как Лысенко. Поэтому ее появление было неизбежно. А уж что у нее окажется в портфеле – «мичуринская биология» или другой вариант «народной науки», – не суть и важно. Генетика в условиях строительства социализма в отдельно взятой стране была все равно обречена [375].

Личность же самого Лысенко, весьма точно корреспондировавшая психофизическим особенностям «вождя народов», придала всей этой истории своеобразный, граничащий с атавистической патологией окрас. Все же Лысенко – прежде всего фюрер по своим потаенным вожделениям. А потому – фанатик: слепой, плохо образованный, напористый и агрессивный. Он больше верил, чем знал. Больше шумел, а не учился. Одним словом, как считал Н.П. Дубинин, Лысенко удачно нашел в нужный для партии момент желанные ею слова и сумел убедить в своей правоте малограмотное советское руководство. Ведь в экономическом отношении социалистическая система оказалась бесплодной, а потому наиболее приемлемыми для нее обещаниями Лысенко были (с позиций нормальной науки) посулы, беспардонные по своей наглости [376].

Одним словом, заняв позицию своеобразного ученого оценщика в борьбе классической генетики с «мичуринской биологией», Лысенко одержал сравнительно легкую победу в заведомо неравной схватке «личной принципиальности» (Вавилов) и «государственной вседозволенности» [377]. К тому же за спиной Лысенко уже стояла наготове армия специалистов-биологов советской генерации – в массе своей малограмотных, зато самодостаточных и без царя в голове. То, что говорил Лысенко, было им понятно, зато профессора-биологи буржуазной выучки были излишне образованы, а потому раздражали.

Лысенко сначала рекрутировал своих сторонников из студентов, затем из аспирантов, а через некоторое время – из профессоров и даже академиков.

* * * * *

Рассмотрим более внимательно одну из главных сторон этого уникального феномена советской обезмысленной науки и попытаемся ответить на вопрос – что же позволяло Лысенко в течение более чем 30 лет удерживать безраздельное господство над одной из самых тонких и экспериментально обоснованных наук. И это несмотря на утверждение одного из самых авторитетных и бескомпромиссных наших генетиков В.П. Эфроимсона, будто бы «не было ни одного образованного биолога в тридцатые и сороковые годы, кто мог бы вполне серьезно воспринимать лысенковское “учение”» [378]. Слова эти, конечно, лукавые, ибо таковые были и в большом числе.