"Притащенная" наука

Вавилов с самого начала 30-х годов не столько поддерживал Лысенко (он уже в этом не нуждался), сколько сам с трудом балансировал на философском острие материалистической диалектики.

Заглянем еще раз в дневник В.И. Вернадского 1932 г. Он многое прояснит.

29 февраля: «Акад[емическое] заседание. Доклад Вавилова интересный; режет ухо его подлаживание под мат[ериализм] диал[ектический] – количество переходит в качество и т.д. Это ясно не связано со всей работой. Производит трагикомич[еское] впеч[атление]: человек достиг результатов и затем их искажает, приноравливаясь к моде» [419].

Интереснее эволюция идейного противостояния Вавилова и Лысенко. Академик Н.П. Дубинин точно заметил, что Н.И. Вавилов с самого начала очень высоко оценил работы Лысенко. Когда в 1932 г. Вавилов вернулся с VI Международного генетического конгресса в США (Итака), то написал [420] в журнале «Звезда»: «Принци-пиально новых открытий… чего-либо равноценного работе Лысенко, мы ни в Канаде, ни в США не видели». В 1933 г. Вавилов выдвинул «агронома Лысенко» на соискание Сталинской премии (не дали), а на следующий год – в члены-корреспонденты Академии наук СССР.

Что же так подкупило Вавилова в работе Лысенко? То, о чем писал Вернадский, – «мода», а точнее – напор общественного мнения. Его давлению особенно в те годы противостоять было очень сложно. Помимо этого, Вавилов прекрасно знал, что генетика будет всегда отставать от нетерпеливых большевистских планов, а этот агроном гарантировал выведение новых сортов в сроки, указанные партией.

Вавилов не был конъюнктурщиком, но он был трезвым и умным человеком, и ему, как ученому-теоретику, весьма импонировали те ученые-практики, которые работают непосредственно на нужды сельского хозяйства. Таковым и был Лысенко. Вавилов готов был поддержать любые начинания этого авантюриста, а восставал лишь тогда, когда Лысенко свои липовые посулы сопровождал несправедливыми нападками на генетику. Этого Вавилову было не стерпеть. А так он прекрасно понимал, что русскому человеку свойственно ждать чуда. И он готов ради этого чуда простить любые промахи тому, кто его обещает. Ведь коли одно «чудо» не сбудется, Лысенко тут же предложит новое. И все будут ждать его.

Заметил Вавилов Лысенко еще в 1926 г., когда тот работал в Гяндже. Вавилов командировал к нему своего сотрудника Н.Р. Иванова. Вернувшись, тот рассказал Вавилову, что Лысенко не без способностей, но совсем не образован, безкультурен, хвастлив, болезненно самолюбив и абсолютно нетерпим к любой критике. В 1928 г. Вавилов сам отправился в Гянджу, где провел ряд опытов по яровизации зерновых злаковых культур. Он и раньше знал этот прием [421], а ухватился за него из-за полной невозможности с помощью методов классической генетики быстро повысить урожайность зерновых. Разруха была всеобщей и надо было хвататься за любую соломинку.

Именно работы Лысенко по яровизации выдвинул Вавилов в 1933 г. на Сталинскую премию. «И теоретическое, и практическое открытие Лысенко уже в настоящее время представляет исключительный интерес», – писал в свой «Записке» Вавилов [422]. И в другой «Записке»: «Исследования Лысенко в области яровизации представляют собой одно из крупнейших открытий в мировом растениеводстве».

Что-то не очень верится в искренность этих слов. Слишком глубоким и знающим ученым был Н.И. Вавилов, чтобы, не имея на руках достаточного числа убедительных фактов, писать подобное. Почему же тогда Вавилов не просто поддержал Лысенко, а, можно сказать, собственными руками выстелил для него ковровую дорожку почета и признания?

Мы отмечали уже, что в самом начале 30-х годов Вавилов ясно сознавал, что сложившийся в стране общественно-политичес-кий климат был абсолютно «несроден» его любимой генетике. Поэтому, поощряя агронома Лысенко, он давал возможность хотя бы в тени «великих побед социалистического земледелия» (их гарантировал Лысенко) относительно спокойно работать советским генети- кам [423]. К тому же он уже привык прикрывать диалектическим пустословием даже собственные реальные достижения. Знать бы только ему, к чему это приведет практически, возможно, занял бы другую, более принципиальную позицию [424].

Теперь, я думаю, понятна подоплека «интеллектуального контакта» академика Н.И. Вавилова и агронома-заочника Т.Д. Лысенко. Лысенко ведь не уставал повторять, что «советское сельское хозяйство не может ждать из-за какой-то академической привередливости». Ситуация, сложившаяся в сельском хозяйстве из-за ускоренной непродуманной коллективизации, оказалась критической, и «этот отчаянный момент предоставил ему исключительную возможность, с помощью широковещательных заявлений о решении сельскохозяйственных проблем, завладеть вниманием властей» [425].

С задачей этой он справился блестяще. А что же было у него содержательного за душой? Ничего, кроме злобы и непроходимой серости.

* * * * *