Притча

— Знаете, вы свиньи. — Потом сказал: — Нет, — и тут в его голосе появилась еще и какая-то неверящая ярость, — вы хуже. Вы невероятны. Когда мы на одной стороне, мы побеждаем — всегда; и весь мир отдает честь победы вам: Ватерлоо. Когда мы против вас, вы проигрываете — всегда: Пассендейл, Монс, Камбрай и завтра Амьен — и вы даже не сознаете этого…

— Прошу вас, генерал, — произнес своим мягким голосом хозяин кабинета. Немец будто не слышал. Он повернулся к американцу.

— И вы тоже.

— Свиньи? — спросил американец.

— Солдаты, — ответил немец. — Вы не лучше.

— Может быть, не хуже? Вчера вечером я прибыл из Сен-Мишеля.

— Тогда, возможно, завтра вы сможете побывать в Амьене, — сказал немец. — Я буду сопровождать вас.

— Генерал, — сказал хозяин кабинета.

На сей раз немец умолк и даже взглянул на старого генерала. Сказал:

— Пока нет. Я — как это у вас называется? — проситель. — И еще раз повторил: — Проситель.

Потом засмеялся нижней, до мертвого, неукротимого глаза, половиной лица и заговорил, не обращаясь ни к кому, даже к себе — лишь к яростному и слепому неверию:

— Я, немецкий генерал-лейтенант, прибыл за восемьдесят семь километров, чтобы просить, ja, добиваться у англичанина и француза поражения своей нации. Мы — я — мог бы спасти ее, просто отказом встретиться с вами. Я мог бы спасти ее сейчас, просто уйдя отсюда. Я мог бы сделать это — сегодня на вашем аэродроме, приставив к своему виску пистолет, который я пустил в ход, стремясь даже в поражении сберечь чистоту того, что все это, — он сделал быстрый, отрывистый жест, едва шевельнув рукой, указал на весь свой мундир ремни, пуговицы, галуны, ордена и прочее, — знаменует, заслужило право знаменовать, во имя чего отдали жизнь те из нас, кто погиб. Кроме того, война, ошибка попов, политиканов и штатских приспособленцев, кончается, в сущности, уже окончилась три дня назад. Но я не складываю оружия, и меньше чем через год мы — не именно мы, — снова, не двигаясь, он указал на мундир, — а те, чью ошибку мы пытались исправить, будут побеждены, побиты; а с ними и мы, потому что мы уже неотделимы от них, — о да, и мы тоже, пусть американцы тревожат наш фланг сколько им угодно — они тоже не пройдут через Верден; завтра мы прогоним вас, — он повернулся к британцу, — из Амьена, возможно, даже загоним вас в то, что вы называете своей канавой, а в будущем месяце ваши соотечественники, — теперь он обращался к старому генералу, — в Париже будут прятать — в портфели свои священные талисманы, удирая в Испанию или в Португалию. Но будет слишком поздно, война окончится, завершится; еще год, и мы — не они, а мы — будем вынуждены молить вас сохранить им жизнь на ваших условиях, поскольку их жизни уже неотделимы от наших. Потому что я прежде всего солдат, потом немец, потом — вернее, надеюсь стать им победоносный немец. Но это даже не второе, а лишь третье. Потому что это, он снова указал на мундир, — важнее, чем любой немец или даже любая победа.

Теперь он глядел на всех, тон его был уже спокойным, почти непринужденным:

— Это наша жертва: вся немецкая армия за один французский полк. Но вы правы. Мы теряем время.

Он глядел на них, все еще стоя прямо, но уже не как истукан.

— Вы здесь у себя. Я… — Поглядел на них снова и сказал: — Ерунда. Сейчас нам не до секретов. Я должен возвращаться за восемьдесят семь километров. Как вы говорите, — он взглянул на американца и щелкнул каблуками, звук этот очень громко раздался в тихой, обособленной комнате, — это всего лишь передышка, не перемирие.

Опять не двигаясь, он снова перевел взгляд на англичанина, потом снова на американца.

— Вами можно восхищаться. Но вы не солдаты…

— Все молодые люди смелы, — сказал американец.

— Продолжайте, — сказал немец. — Договаривайте. Даже немцы.

— Даже французы, — произнес старый генерал своим мягким голосом. — Если вы сядете, нам всем будет удобнее.

— Минуту, — сказал немец. На старого генерала он даже не взглянул. Мы, — по-прежнему не двигаясь, он быстро перевел взгляд с одного на другого, — вы оба и я, тщательно обсудили этот вопрос, пока ваш — как сказать, официальный или общий — главнокомандующий отсутствовал. В том, что необходимо делать, мы согласны: это не было проблемой. Теперь нам нужно лишь договориться сделать это в течение того небольшого срока, что остался у нас после четырех лет противостояния, когда мы, немцы, с одной стороны, а вы, англичане, французы и, — он повернулся к американцу, снова раздался щелк каблуков, — вы, американцы, тоже — я не забыл о вас — использовали лишь четверть сил, потому что остальные три четверти требовались нам для того, чтобы защищать свои тылы от своих попов и политиканов. Во время этой дискуссии, до появления главнокомандующего, было что-то сказано о решении.

И снова повторил: «О решении». На этот раз он даже не сказал: «Ерунда».

Немец бросил быстрый взгляд на британца, потом снова на американца.

— Вы, — сказал он.

— Да, — сказал американец. — Решение подразумевает выбор.

Немец взглянул на британца.

— Вы.

— Согласен, — сказал британец. — И да поможет нам Бог. Немец сделал паузу.

— Прошу прощенья?