Притча

— Поезжайте, — сказал Мораш старухе. — С глаз долой. Побыстрее.

Она уехала. Мораш поднялся в вагон.

— Сколько там? — спросил он у Взломщика.

— Я взял сто франков, — ответил Взломщик.

— Сто франков? — изумленно переспросил другой солдат.

— Да, — ответил Взломщик. — И завтра меня будет мучить совесть, что взял так много. Зато выйдет по бутылке на каждого.

Он протянул деньги тому, кто говорил последним.

— Сбегай принеси. — Потом обратился к остальным: — Закройте гроб. Или ждете, чтобы пришел Ландри и помог вам?

Они положили крышку на место и воткнули гвозди в старые отверстия. Абсолютный минимум рассудительности заставил бы их или по крайней мере надоумил положить в гроб какой-нибудь, все равно какой, груз, но им было плевать на рассудительность. Вернулся ганимед, держа у груди ветхую корзину; ее выхватили у него, прежде чем он успел влезть в вагон, владелец штопора стал торопливо откупоривать подаваемые бутылки.

— Корзину он просил вернуть, — сказал ганимед.

— Ну так отнеси, — ответил Взломщик, и больше никто к этому не возвращался; солдаты хватали бутылки, едва из них была вынута пробка, и вернувшийся через час сержант был потрясен — не разгневан: потрясен до глубины души, Но тут уж он был бессилен, потому что теперь они были поистине в коматозном состоянии, валялись и храпели в смеси соломы, мочи, блевотины, пролитого коньяка и пустых бутылок, неуязвимые и свободные в этом забвении; к вечеру паровоз подцепил вагон, отвез его в Сен-Мишель и поставил на путь по другую сторону станции: проснулись они лишь благодаря яркому желтому свету, льющемуся в окна, и стуку молотков по крыше, потревожившим Взломщика.

Голова у него раскалывалась, он стиснул ее ладонями и поспешил зажмурить глаза от невыносимого света, ему казалось, что такого яркого восхода никогда не бывало. Свет очень походил на электрический; он не представлял, как может пошевелиться в нем, чтобы встать, и, даже уже будучи на ногах, пошатываясь, пока не собрался с силами, он не представлял, как совершил этот подвиг, потом, опершись рукой о стену, стал пинками приводить одного за другим в чувство или по крайней мере в сознание.

— Вставайте, — сказал он. — Вставайте. Нужно убираться отсюда.

— Где мы? — спросил один.

— В Париже, — ответил Взломщик. — Уже завтра.

— О господи, — раздался чей-то голос.

Потому что пробудились уже все и к ним вернулась даже не память, потому что и в коматозном состоянии они ничего не забывали, а ощущение опасности, словно к лунатикам, проснувшимся на оконном карнизе сорокового этажа. Они уже протрезвели. У них даже не было времени отлежаться.

— Да, господи, — произнес тот же голос.

Они поднялись, дрожа и пошатываясь на нетвердых ногах, кое-как вышли наружу и столпились, щурясь от яркого света, пока не привыкли к нему. К тому же свет был электрическим, еще стояла (нынешняя или завтрашняя, они не знали, и пока что им было все равно) ночь; два прожектора из тех, какие были во время войны у зенитчиков, освещали вагон, в их лучах люди на лестницах обивали черным крепом свесы вагонной крыши. Это был не Париж.

— Мы еще в Вердене, — сказал второй.

— Значит, станцию перенесли на другую сторону путей, — сказал Взломщик.

— Все-таки это не Париж, — сказал третий. — Выпить бы…

— Нет, — сказал Взломщик. — Получишь кофе и чего-нибудь пожевать. — Он повернулся к ганимеду. — Сколько денег осталось?

— Я отдал их тебе, — сказал ганимед.

— Черт возьми, — сказал Взломщик, протягивая руку. — Выкладывай.

Ганимед выудил из кармана несколько монет и скомканных бумажек. Взломщик взял их и быстро сосчитал.

— Может, и хватит, — сказал он. — Пошли. Напротив станции находилось небольшое бистро. Он повел их туда — там была маленькая оцинкованная стойка, у которой стоял человек в крестьянской вельветовой куртке, и было два столика, за которыми остальные посетители в грубой крестьянской или рабочей одежде сидели со стаканами кофе или вина, играя в домино; все они обернулись, когда Взломщик вошел со своей компанией и повел ее к стойке, где громадная женщина в черном спросила:

— Messieurs?[33]

— Кофе, мадам, и хлеба, если он у вас есть, — ответил Взломщик.

— На кой мне кофе? — сказал третий. — Я выпить хочу.

— Не волнуйся, — сказал Взломщик негромким, яростным голосом, даже чуть понизив его. — Побудь здесь, пока кто-нибудь не придет и не поднимет этот ящик или даже откроет его. Я слышал, что перед подъемом по лесенке всегда дают выпить.

— Может, удастся найти другой… — начал четвертый.

— Замолчи, — сказал Взломщик. — Пей кофе. Мне надо подумать.

Тут послышался новый голос:

— В чем дело, ребята? Что-нибудь стряслось?

Этот человек стоял у стойки, когда они вошли. Теперь они уставились на него — перед ними был крепкий, коренастый мужчина, очевидно фермер не такой уж старый, как им сперва показалось, с круглым, жестким, недоверчивым лицом, на отвороте куртки у него была орденская ленточка — не из высших, но вполне достойная, под стать той, что носил Взломщик; возможно, именно поэтому он и подошел к ним, они с Взломщиком быстро оглядели друг друга.

— Где получил орден? — спросил Взломщик.