Притчи Дмитрия Мережковского: единство философского и художественного

Разбираемая дилогия по всей совокупности признаков принадлежит к жанру философского романа. Субстанциальная проблематика подкрепляется особой структурой произведений. Романы открываются исходной философемой, звучащей в эпиграфе либо в начальном диалоге героев. Философема имеет притчевый смысл либо является реминисценцией евангельского текста, раскрывает суть философской проблематики произведения. Проверка основной идеи романов осуществляется в философских диалогах героев и в перипетиях их личной судьбы. Движение сюжета представляет собой проверку идеологических установок персонажей. Условность повествования усиливается посредством введения в текст литературных реминисценций, притчевых сказов, мифологем, снов. Универсальность и вневременность действия в произведениях достигается путем использования принципа «вертикального времени», включения \185\ героев в пространство одновременности — «единого всечеловеческого времени».

Максимальное философское наполнение образа, однако, не является признаком тотальной идеологизации персонажей. Герои обладают индивидуальным, свойственным только им психотипом и свободой выбора в философском и житейском смыслах. Отсутствие заданности обусловлено непременным дуализмом персонажей, объясняемым философским пониманием автора сущности человеческой природы. Философская позиция автора, лишающего романы авторского монолога, выясняется непосредственно при анализе художественной структуры произведения.

В дилогии отмечается тенденция появления нового героя, избранного, но не в ницшеанском смысле — сильной личности, а духовно одаренного, отмеченного Духом Святым, в штайнеровском понимании Посвященного, способного к обожению, открывшего духовные силы путем обращения ко Христу, стремящегося к достижению духовного идеала — Царства Божия. Стремление в исторической действительности отыскать Богом вдохновленную личность заставляет Мережковского обратиться к жанру биографического романа. В дилогии писатель намечает пути слияния возможностей двух разножанровых структур — романов биографического и философского. Путем подобного синтеза появляется новая разновидность философского романа — философско-биографический роман-концепция. \186\

Все дальнейшие произведения Мережковский формирует в трилогии (исключая два отдельных романа: «Данте» и «Наполеон»), неизменно используя созданную им новую форму философского романа — философско-биографический роман-концепцию.

Главное отличие новой формы от традиционного философского романа — усиление субъективного авторского начала, появление прямого авторского монолога и непосредственной авторской оценки событий и героев в романе. Духовным центром позднего творчества Мережковского становится трилогия: «Тайна Трех: Египет и Вавилон» (Прага, 1925), «Тайна Запада: Атлантида — Европа» (Белград, 1930), «Иисус Неизвестный» (Белград, 1932–1934). Современной критикой принято рассматривать данную трилогию как свод культурологических и философско-исторических эссе (А.В. Лавров). На наш взгляд, данное определение справедливо лишь по отношению к первым двум частям трилогии, имеющим не столько самостоятельное значение, сколько представляющим развернутую философему к третьему роману — «Иисус Неизвестный» и, шире, ко всем последующим философско-биографическим романам Мережковского, оформившимся в роман-концепцию. Обе части представляют собой развернутую декларацию автором собственной философской позиции. В них очерчен круг интересов, а также тематика дальнейшего романного творчества Мережковского (подробно философские идеи писателя, заявленные в трилогии, \187\ рассматривались нами в первой главе данной работы).

Оба эссе представляют собой яркий авторский монолог, синтезирующий философскую проблематику с богатыми возможностями использования художественного образа. Теоретические утверждения сугубо философского характера сочетаются в тексте Мережковского с различными средствами языковой выразительности: эпитетами, образными сравнениями, метафорами, антитезами. Автор широко использует мифологические образы, фрагменты и мифы целиком для раскрытия собственных концептуальных положений. Так, вводя в текст миф об Атлантиде, Мережковский излагает собственные онтологические взгляды о цикличном существовании Вселенной и обосновывает личные гносеологические предпочтения знания интуитивного, «сердечного», перед знанием научным, «головным». Мережковский широко использует аллегории, аллюзии и реминисценции из литературных произведений, создает притчи. Излагая собственный «символ веры» «не стоящего на скале (церкви), сходящего с нее к погибающему миру», писатель обращается к притче о старцах-отшельниках, не ведающих церковной канонической молитвы, но постигших тайну Троицы («Трое Вас, трое нас, помилуй нас») и приблизившихся к святости скорее, чем кто-либо из канонических духовных лиц.