Притчи. Ведический поток

Суфии знают, что погружение в мысли о любви приводит к экстазу. Но если индуистские и буддийские мистики считают, что экстаз — это единение с Богом и, следовательно, вершина религиозных достижений, суфии признают ценность экстаза только в том случае, если человек, достигший этого состояния, сможет потом вернуться в мир и жить в нем в соответствии с приобретенным опытом.

Если представить общество в виде пирамиды, то дзэн в большей мере освещает ее вершину, а свет суфизма рассеян по всей пирамиде — от основания до вершины.

Красота ума суфия — это отточенное перо, которым они писали от сердца в Книге Бытия о животворящей, изменяющейся, пульсирующей Истине, проявленной во всех сферах жизни. Каждый суфийский Мастер является ученым, врачом, философом, поэтом,

Чтобы читатель имел возможность составить свое собственное мнение о суфизме, приводим рассказ о жизни Джалалиддина Руми, одного из его столпов.

Джалалиддин Руми — столп суфизма

Отец Джалалиддина Руми Бахааддин Велед имел высший титул ученого и богослова, титул Султана улемов, и непререкаемый авторитет и любовь во всем мусульманском мире. [7]

Джалалиддин был молодым человеком, когда они переехали в Конью, столицу великой Сельджукской империи.

Сам Султан Аляеддин Кей Кубад I вышел за крепостные стены встречать великого старца в окружении пышной свиты вельмож, шутов и личной охраны. Он двигался навстречу небольшой группе скромно одетых суфиев. Бахааддин Велед шел навстречу владыке, которому покорялись цари и тираны всех стран от Йемена до Грузии и Византии. Когда осталось три шага, он с поклоном остановился. Султан Аляеддин был вынужден сделать еще два шага и склониться перед святым человеком, чтобы поцеловать ему руку. Но старец вместо руки протянул для поцелуя набалдашник своего посоха. "Что за спесь?!" — мелькнула мысль в голове Султана Аляеддина. Но делать было нечего, пришлось поцеловать набалдашник.

Когда великий мира сего выпрямился и взглянул в глаза старца, то услышал его властный голос:

— Напрасно, повелитель, в мыслях своих полагаешь ты меня спесивым! Смирение — дело нищенствующих улемов, ноне к лицу оно султанам веры, кои держат в руках своих суть вещей!

Эти слова потрясли Аляеддина Кей Кубада наповал: гость угадал его мысли! И он, почтительно склонившись, предложил ему поселиться во дворце.

Но Султан улемов предпочел дворцу медресе Алтунпа и раздал нищим дары, которые были ему пожалованы монаршей милостью по случаю благополучного прибытия в столицу.

— Возведи крепость из добрых дел и не будет на свете ничего прочнее ее, — сказал Султан улемов Аляеддину Кей Кубаду, когда тот, гордясь только что построенной крепостью, показывал ее, ожидая похвал.

Между тем, жизнь Султана улемов подходила к концу. Он чувствовал: Конья, которая пришлась ему по душе, — его последняя радость, последняя стоянка в этом бренном мире.

Султан улемов дал блестящее образование своему сыну. Он посвятил его в искусство составления фетв[16] и чтения проповедей. В двадцать четыре года Джалалиддин обладал всем, что необходимо проповеднику.

Но после смерти отца он отправился в святые города Дамасск и Халеб для того, чтобы проверить себя и свои познания в беседах с мудрецами века.

В прославленном халебском медресе Халавийе толковал он с великим арабским ученым Камаладдином Ибн аль-Адимом о девяти небесах и сочетаниях четырех элементов — огня, воздуха, земли и воды, из коих слагается мир видимый. Вели они речь и о сущности времени, состоящего из отдельных мгновений, текущих друг за другом, подобно воде в реке, состоящей из сменяющих друг друга капель.

В знаменитом на весь просвещенный мир дамасском медресе Макдисийе Джалалиддин вел речь с мужами веры о единстве, как абсолюте, исключающем представление о множественности; о единстве, в котором заключена идея множественности, подобно тому, как в семени дерева заложено единое дерево, но со всем множеством его частей — корней, ствола, ветвей, плодов.

Обсудив сложнейшие вопросы гносеологии и онтологии, логики и богословия с выдающимися улемами, Джалалиддин убедился: нет ничего, что было бы темным для его разума. Улемы и шейхи, дивясь ясности и глубине ума молодого богослова, вопреки традиции, через несколько месяцев выдали ему иджазе (свидетельство), подтверждая, что ничему больше его научить не могут.

Осенью 1231 года он возвращался в Конью вместе с двумя отцовскими мюридами (учениками). Джалалиддин ехал молча. Разум его был светел и мощен, память хранила множество знаний, но на сердце было смутно.

Под вечер они остановились переночевать в вырубленных в скале пещерах. Здесь жили суфии-аскеты. Джалалиддин смиренно попросил их разделить с ним его трапезу. Аскеты с презрением глядели на богословов-законников, считая их лицемерами. Но просьбу уважили. Закончив трапезу, как и положено божьим людям, они не выразили никакой благодарности: истинным подателем благ был только Бог, его и следовало благодарить.

Утром, перед тем, как уехать, Джалалиддин вдруг решил задать вопрос. Он встретился взглядом с самым старым из отшельников: