Притяжения [новеллы]

Я кивнул, окутанный поднимающимся из чашки паром. А она, оказывается, красивая. Пацанка, правда, с мальчишескими ухватками, но красивее, чем раньше. Может быть, оттого, что я подрался за нее.

— Вы как хотите, а я пошла, — громко сказала Кристина, застегивая пляжную сумку.

Стефани и Жан-Поль разом повернулись к ней. Под их укоризненными взглядами она принялась оправдываться агрессивным тоном безвинно пострадавшей:

— Если он думает, что я позволю испортить мне отпуск, то ошибается! Он целый год гоняет лодыря, а у меня только и есть эти жалкие две недели, когда я могу отдохнуть…

Молчание в ответ оборвало ее фразу. Я увидел слезы в глазах жены, поставил чашку и сказал детям:

— Езжайте вперед на мотоцикле, мы вас догоним.

Они вышли из трейлера, удивленные и моим властным тоном, и тем, что я сделал первый шаг к примирению. Я встал, стараясь не обращать внимания на боль.

— Извини за вчерашнее, Кристина, мне очень жаль. Сам не знаю, что на меня нашло.

— Мне плевать. Потом поговорим, дома, а здесь я больше не скажу тебе ни слова — я в отпуске. Слышишь? В ОТПУСКЕ!

Я кивнул и ничего не сказал. Допил кофе, надел плавки, шорты и тенниску. С виду я как будто вошел в колею, стал прежним, но я-то знал, что это не так. Я хотел одного — покоя, а для этого было необходимо восстановить гармонию вокруг себя. Пусть даже эта гармония будет «статус-кво», сведение счетов отложено на потом, взрыв еще прогремит. Моя нынешняя покорность была лишь трезвым расчетом. Я отправился с Кристиной на пляж, потому что не хотел оставаться здесь один — пока еще не хотел.

Выбираясь из трейлера, я старался не смотреть на дом.

* * *

Город белый, людный, шумный. Я увидел мотоцикл детей, привязанный к столбику с указателем «Городской пляж» — невразумительный песчаный треугольник без лежаков, примыкающий к выходу из порта. Кристина трижды гоняла меня туда-сюда вдоль моря, пока не высмотрела наконец более «цивилизованный» пляж. Тридцать евро за зонт, который она поспешила закрыть. Я предложил намазать ее кремом. Ни слова не говоря, она перевернулась и подставила спину.

Мои недавние сомнения теперь вызывали у меня улыбку. Все просто: я желал этот дом, и теперь, когда я его получил, мне хотелось продлить желание. Этим и объяснялся мой страх, когда я разбил вазу: я боялся чересчур поспешить, пренебречь ожиданием, первыми робкими шагами, упустить какое-то ощущение… И потом, меня сдерживало присутствие Кристины: надо было сначала ее пристроить, заполнить ее дни, убедиться, что она не будет мешать: я арендовал лежак на неделю, уж мне ли не знать, если деньги уплачены, она будет отрабатывать их на совесть. Впрочем, Кристина значила для меня все меньше, особенно после вчерашних кулачных боев. Я думал об этом, втирая защитный крем с антиоксидантами в тощее тело, почти ни о чем мне не напоминавшее. Я больше не хотел вспоминать о прошлом. Настоящее звало меня.

Я надел темные очки, снял тенниску и улегся на лежак. Завтра мне будет обеспечено алиби в виде солнечного удара: она отправится на пляж без меня, а я поближе познакомлюсь с домом.

* * *

День за днем он постепенно приручал меня. Он начал мне доверять, каждый раз позволяя заходить немного дальше. Сомнения больше не одолевали меня, я слушал свои желания, свою интуицию и все больше смелел. Я завел часы, и это было как искусственное дыхание: в дом вернулась жизнь. Я опробовал кресла, затопил камины, чтобы прогнать сырость, обследовал верхние этажи. Я осваивал все новые комнаты, одну за другой, не все сразу, чтобы оставалось и на завтра: я растягивал удовольствие.

Кухня в глубине первого этажа тонула в полумраке из-за густой листвы за стеклянной дверью. Кастрюли на плите, стол, накрытый на двоих — серебро, хрусталь, салфетки с пожелтевшими складками, словно здесь очень давно кого-то ждали. На стене большой календарь с картинкой: жатва на пшеничном поле. 1945 год. Того же года была газета на тапочках в гостиной.

Везде та же пыль, на которой я теперь узнавал свои следы: ведь я уже не был, как в первый день, непрошеным гостем, я чувствовал себя почти дома. Я был принят этой тишиной, нарушаемой лишь сквозняками да скрипом половиц, вписался в это остановившееся время, в котором застыл день ожидания — кастрюли, накрытый стол, пасьянс… Все кровати были застелены, в каминах лежали наготове дрова. Поленья рассыпались от прикосновения в белую пыль, простыни хрустели и местами покрылись плесенью.

Одно открытие особенно запало мне в душу: в сиреневой комнате — той самой, где женская рука приподняла занавеску на моей фотографии из агентства, — только в ней оказалась незастелена кровать. Простыню покрывал тонкий, ровный слой пепла. Наверно, постель согревали грелкой с горячими углями… Занавеска на окне висела застывшими складками.