Притворяясь нормальной. История девушки, живущей с шизофренией

Мы заманили в эту игру, которая становилась все сложнее, нашу третью подругу, Кейти. Если мы произносили слово «Ничто» или выходили на солнечный свет из тени, то становились «загипнотизированными» и вели себя как зомби. Мы часто говорили о большем мире, в котором кто-то читал книгу о нас и о том, что мы делали; тыкали пальцами в небо, указывая тем самым, что мы – лишь вымышленные герои чьей-то чужой истории. Это продолжалось до тех пор, пока Кейти не надоела игра. Она перестала верить в ее реальность. Нет, возражали мы с Джессикой, мы не играем. Все это реально. Мы отстаивали свою сказку, пока Кейти не заплакала и не убежала от нас. В этот момент нас с Джессикой объединяло безмолвное понимание, что Ничто составляет важную часть нашей жизни и мы не готовы отбросить его в сторону просто так. На следующий день Кейти подошла к нам и сказала, что разговаривала о нас и нашей игре со своими родителями. Ее родители, сказала она, уверили ее, что мы с Джессикой действительно просто играем.

Но это нас не остановило. Мы с Джессикой продолжали «отключаться», выходя на свет. И всячески старались не произносить название «Ничто».

Эта игра продолжалась до тех пор, пока между мной и Джессикой не случилась решающая ссора – вскоре после утверждения Кейти, что мы врем, и последующего ухода ее из нашей компании. Осторожно, заговорщически Джессика обратилась ко мне.

– Мы ведь просто играем, правда? – прошептала она.

– Мы не играем, – ответила я. – Это по-настоящему.

– Ну нет же, правда! – настаивала она.

Я повторила:

– Мы не играем.

Джессика настаивала, чтобы я сказала ей правду. С каждым моим отрицанием она все больше впадала в истерику, в то время как я сохраняла спокойствие. Я смотрела, как она уходила, рыдая; я оставалась тверда в мире своего воображения.

Воображение в детстве обладает властью, которой лишается в более поздние годы. Насколько сильнее я вросла бы в свой детский бред, если бы у меня – как у Аниссы и Морган – был доступ к документам, подтверждавшим реальность моих грез? Что, если бы я могла открыть YouTube и увидеть, как других детей сметает сила Ничто? Становилась бы я все более поглощенной этой историей вплоть до опасных последствий, если бы час за часом читала на форумах сотни постов о ее подлинности?

Хотя диагноз «шизоаффективное расстройство» мне поставили лишь многим позднее, меня озадачивает собственная готовность – во втором классе – отказаться от своей версии реальности, даже от дружбы. Может быть, глубоко в моем сознании уже скрывалось нечто уязвимое и хрупкое. Или я просто была упрямее большинства других? Задним числом я задаюсь вопросом, насколько сильно я верила в собственный вымысел. Загадка становится по-настоящему трудноразрешимой там, где проявляется естественная тяга ребенка к границе между «придуманным» и «реальным». Даже теперь мы с К. обращаемся со своими детскими мягкими игрушками с нежностью, которая указывает, что мы в какой-то мере верим в их разумность. Однако если бы взрослый человек спросил нас, действительно ли мы считаем их мыслящими созданиями, такими же реальными, как Плюшевый Кролик[36], нам пришлось бы ответить отрицательно. (А потом в глубине души чувствовать себя виноватыми, потому что мы предали своих пушистых приятелей.)

Воображение в детстве обладает огромной властью. Насколько сильнее я поверила бы в свои детские фантазии, если бы у меня был доступ к документам, подтверждавшим реальность моих грез?

В итоге я снова помирилась с Джессикой, пожертвовав своей верой в Фантазию, чтобы восстановить отношения с подругой. Кажется, что это легко. Но я не думаю, что мне было так уж легко отстраниться от мира, который мы создали; что я могла запросто отбросить его в сторону после периода страстной преданности. Когда я пытаюсь вспомнить, как отказалась от этого вымысла, переходный момент в моей памяти оказывается стертым. Я не помню, как говорю Джессике, что нет никакого Ничто и никакой Фантазии, словно травма от расставания с ними разбила вдребезги мои воспоминания.

Я неделю за неделей откладывала знакомство с фильмом «Берегитесь Слендермена», после того как поняла, что буду писать это эссе. Я хотела смотреть этот документальный фильм вместе с К., который служил бы мне якорем в реальности. Особенно я настаивала на том, чтобы мы смотрели его в дневное время, – из страха, что мое взрослое «Я» соблазнится идеей Слендермена и мысль о нем станет преследовать меня. В итоге я посмотрела этот фильм, когда была в гостях у своей подруги Мириам. Мы смотрели его на моем ноутбуке, лежа на диване-кровати, а за окнами квартиры высились здания Бруклина и Манхэттена. Я старалась держаться отстраненно, делая заметки в маленьком зеленом блокноте, пока мы следили за развитием этой ужасной истории.