Привал на Эльбе

— Ой, ужас! Три часа ночи! Невероятное нарушение режима. Спать, спать, Михаил Кондратьевич.

— Иду. Вы тоже идите отдыхать.

— Мне не полагается. Я дежурю сегодня. Спокойной ночи!

17

Михаил уже танцевал и прыгал в спортивном зале. Ему разрешили ходить на прогулку. Сестра-хозяйка принесла полушубок, ушанку, валенки и меховые рукавицы. Сегодня прогулка особенная. Его пригласили в гости. Не успел он одеться, как санитарка сообщила радостную весть:

— Вас боец спрашивает, говорит — друг.

На ходу напяливая мохнатую барашковую ушанку, Елизаров вышел в приемную.

— Тахав — биик тав, дорогой друг! Какими судьбами? — обрадовался Михаил.

— Проездом. Тоже лежал в госпитале. Здоров. Еду на фронт. Разрешение взял тебя повидать. Спасибо Элвадзе — адрес твой прислал. А ты чего долго живот набираешь? Давай скорей на коня!

— Я так и думаю, скоро… Что тебе пишет Элвадзе? О Вере… ничего? — с нетерпением спрашивал Михаил.

— Нет, ничего пока не пишет…

Михаила позвали к телефону. Тахав покачал головой, ка>к будто говоря: «Ишь, как лечится».

— Задержался малость. Фронтового товарища встретил, ординарца Виктора Кузьмича, — Михаил шепнул Тахаву, закрыв рукой трубку, — отец Пермякова. Пойдешь? И тебя в гости зовут.

— Чего не пойти, — подхватил Тахав. — Я в гости люблю ходить.

— Правильные слова, — одобрил Михаил. — Зовут — иди, бьют — беги.

— Неправильно! — возразил Тахав. — Бьют — сдачу давай…

Друзья, дыша морозным воздухом, пересекли заиндевевший молодой скверик, пошли по левой набережной пруда, наглухо скованного льдом. Перед большим трехэтажным домом, у парадного крыльца, в черной длинной шубе с серой каракулевой опушкой стоял мужчина лет пятидесяти. В руках у него были удочки и сетка со свежей мерзлой рыбой.

— Вы из госпиталя? — приветливо спросил он. — Пермяков Кузьма Макарович, — познакомился уралец с фронтовиками. — Я на озере Шарташ немного рыбачил.

— Клюет в такой мороз? — удивился Михаил.

— Плохо. За два часа — два десятка, — повел Кузьма Макарович гостей в квартиру.

Здесь была и Галина Николаевна. Михаилу она показалась совсем девушкой, не такой, какой в госпитале, где ее видел только в белом халате и один раз перед уходом с дежурства в гимнастерке. Теперь на ней было длинное платье голубого цвета с тонкой серебристой ниткой. Черные волосы, слегка завитые, собраны в пучок, на котором блестели две-три роговые приколки.

Тахав оказался человеком практичным и предприимчивым. Он достал из кармана бутылку водки, которую хранил для встречи с Михаилом.

— На Урале, говорят, закусывают пельменями? — намекнул башкир.

Пермяковы предвосхитили желание смелого гостя. Пельмени у старожилов Урала делаются на всю зиму, замораживаются и хранятся в бочке где-нибудь на холоде. Так было и у Пермяковых. И теперь на плитке в кастрюле уже булькал кипяток с пельменями.

Михаил показал Галине Николаевне свои только что полученные фотокарточки. На одной было написано: «Михаил Елизаров. Двадцать два года».

— Когда исполнилось? — спросила Галина Николаевна.

— Сегодня в двенадцать часов.

Подошел хозяин, взял гостей под руки и повел их в другую комнату.

— Это наш кабинет. За этим столом до войны занимался Виктор, ваш командир.

Взгляд Михаила привлекли разноцветные колчеданы. На них наклеены бумажки с надписями. Многие слова ему не знакомы. Он был очень любознателен. Всякая новинка разжигала в нем жажду знаний.

— Папаша, что это за находки? Не золото? — заинтересовался казак.

Кузьму Макаровича будто разбудили после долгой спячки. Словно он несколько лет не говорил ни с кем, и теперь возвратили ему дар речи. Он подошел к своему заветному шкафу и взял крайний кусок.

— Этот колчедан Самый богатый. Он содержит сорок процентов железа, около десяти процентов меди и цинка. Есть в этой руде и золото и серебро.

— Много? — спросил Михаил.

— Этих металлов мало — сотые доли.

— Зачем собираете коллекцию?

— Я с малых лет работаю в горной разведке. Это следы моей жизни, — перебирал Кузьма Макарович колчеданы, называл их химический состав, годы изысканий и место плавки.

— А это что за наливки? — спрашивал Михаил.

— Кровь нашей уральской земли, — взял хозяин бутылку с черной жидкостью. — В 1929 году я бурил на западе Урала. Фонтан нефти ударил вверх на тридцать пять метров. Меня назвали пионером нефтедобычи на Урале. Вот я и берегу на память. Бакинской нефти — четыре-пять миллионов лет, грозненской — двадцать пять — тридцать, а нашей, уральской, — четыреста миллионов лет!

— Четыреста миллионов лет! — воскликнул Михаил. Вот так штука! — разглядывал он бутылки. — А это, наверное, бензин, чистый очень.

— Это целебная сероводородная вода. Тоже моя находка.

— А цифра «двести» что означает? — не унимаясь, спрашивал Михаил.

Кузьме Макаровичу не понравилась торопливость казака. Уральцу хотелось подробно рассказать, как исследовалась его находка в лаборатории, как после этого поздравляли его с открытием «Уральской Мацесты», но воздержался и стал отвечать на вопросы фронтовиков.

— Цифра «двести» означает глубину, на которой обнаружили мы сероводородную воду.