Привала не будет

Только теперь Дмитрий Буланцев понял, что его мучениям и страданиям пришел конец, вылез из ямы и невольно сощурил глаза: так ослепили лучи осеннего солнца. Он глубоко вздохнул, ощутив на себе обернутое знамя. Прерывисто дыша, снял гимнастерку, раскатал полотнище, взялся за концы руками, и вот оно полощется, шелестит, мягко ласкает лицо, алое полотнище. И в эту минуту не было для знамёнщика Дмитрия Буланцева большей награды и счастья, чем видеть родное знамя, не раз полыхавшее ярким пламенем над полем боя, пробитое осколками и зовущее к новым ратным подвигам.

ДЕСАНТ

Товарищи

Тревожна ночь перед боем. Не спится солдатам. Лежат они, два товарища, на прибрежной сочной траве. Над ними тихое, бездонное небо. Ветра нет. И тишина успокаивает. Мелькнет в небе, точно огонек брошенной папиросы, одинокая звезда, да послышится шорох ночной птицы, и опять вокруг первозданная тишина. Но почему не спится? Отчего в голову лезут мысли и, подобно нити, тянутся, переплетаются, и, кажется, нет им конца, неуемным мыслям.

Гасрет Алиев согрелся под брезентовой плотной палаткой и лишь теперь почувствовал невероятную усталость: ноги ныли, как отбитые, по всему телу расходилась нервная дрожь. В голове стоял неутихающий шум. — Федя, не спишь? — обратился Алиев к своему соседу.

— Нет, — ответил Денисюк.

— Интересно, что нам сообщит Шпаковский?

— Уж как долго задержался он в штабе, — уныло проговорил Денисюк.

— Наверно, пойдем за Днепр…

Где-то вдали раздались гулкие орудийные выстрелы, раскатистым эхом долго еще будоражили они широкую и сонную гладь реки. Потом дробно застучали, вспоров тишину, крупнокалиберные пулеметы. Звуки их сильно напомнили гул неожиданно пущенного барабана молотилки.

— Война. Она не щадит, — произнес Алиев. — Лежу и думаю: сколько уносит жизней, таланты гибнут…

— Тысячи сирот остаются, — тихим голосом добавил Денисюк.

Зашуршала палатка. Алиев приподнялся на локтях. Глаза освоились с темнотой, и казалось, немного посветлело. Друзья переглянулись. При лунном свете их лица были иссиня-бледными.

Федор Денисюк совсем недавно пришел в полк, но на фронте быстро сближаются: он познакомился с Гасретом. Старший сержант Денисюк, на вид лет тридцати, молчаливый и сосредоточенный, оставаясь таким даже в минуты радости, как-то быстро располагал к себе. Он был худощавый, но жилистый, отличался выдержкой, хладнокровием. Всякое дело, которое поручалось Денисюку, выходило из-под его рук прочным, основательным. Деловая, хозяйственная струнка наблюдалась у него во всем. Он был опрятен, даже старую, просоленную потом гимнастерку умел так помыть и отгладить, что она казалась новой. И в короткие минуты, отведенные для отдыха, он не успокаивался, пока не создавал немудрящего фронтового уюта.

Его товарищ Гасрет Алиев был иного склада. Стройный, выше среднего роста, с открытым, тонко очерченным лицом и большими горячими глазами, он был истым горцем, человеком порывистым, восторженным и мечтательным. Особое пристрастие Алиев питал к природе. Окопная жизнь, постоянная сырость, холод не убили, а еще больше разожгли в нем самозабвенную любовь к земной красоте.

Разные по характеру, Денисюк и Алиев были связаны одной судьбой и с первого дня, как встретились в роте, крепко сдружились. Правда, этому немало способствовал один случай.

Их послали в ночную разведку. Денисюк вернулся раненным и некоторое время ходил с забинтованной грудью. Когда в кругу товарищей заходил разговор о случившемся, Алиев с уважением кивал на своего друга:

— Для меня он дороже брата. Жизнь мне спас.

И начинал рассказывать, как было дело. Ночью они пробрались за линию фронта. Вначале шли спокойно, но на исходе ночи, когда заалела полоска зари, перебежав через шоссейную дорогу, они совсем неожиданно в бурьяне напоролись на немецкую засаду. Три немца выросли перед ними точно из-под земли, и один вдруг направил винтовку со штыком прямо на Гасрета. Он вздрогнул, на миг остолбенел, и не миновать бы ему гибели от вражеского штыка, если бы не подоспел Денисюк. Он рванулся сбоку на немца и отвел штык от товарища. Сгоряча выдернул из-за пояса малую лопату и ударом по голове свалил фашиста намертво. В тот же миг Алиев ударом ножа прикончил второго немца, а потом набросился на третьего, долго возился с ним, пока не связал ему руки.

— Ну, как? — подталкивая пленного немца впереди себя, спросил Гасрет у друга.

— Чисто сработано, — ответил Денисюк и только сейчас почувствовал боль. Он потрогал бок, на ладони оказалась кровь. Дальше Денисюк не мог идти, силы покидали его. Тогда Алиев перевязал ему рану, потом взвалил товарища на спину и понес легко, как ребенка, разговаривая сам с собой:

— Эге… Вон какой… Легкий, как перышко!

— С твоей бы силой только дуги гнуть, — оживился Денисюк.

— Можем и дуги, — буркнул Гасрет. — Горный человек я, лезгин. А рука горца, что сталь.

С того дня они стали неразлучными друзьями. И вот сейчас, лежа на траве, они вели непринужденный разговор. Когда Денисюк заговорил о детях, Гасрет Алиев вплотную придвинулся к товарищу и спросил:

— Федя, а у тебя-то есть малыши?