Приватная жизнь профессора механики

Итак, мы с Владиком в запертой и затемнённой кухне; перед нами ванночки с проявителем, ведро с водой для промывания фотографий. На столе - увеличитель и красный фонарь. Сейчас, когда фотографии заказывают в ателье, эта картина кажется диким атавизмом, но именно так и изготовлялись фотографии в то время. Особенно 'криминальные'.

Я подложил под красное изображение бумагу и откинул светофильтр. Сосчитав, до скольких положено, я утопил бумагу в проявителе, придвинул красный фонарь, и с замиранием сердца стал ждать результата. Обняв меня за спину, Владик тоже напряжённо смотрел в ванночку. И, наконец, появилось, на глазах темнея, заветное изображение: обнажённая Фаина, стоящая по колено в ванной, а сзади я обнимаю её руками за талию, высовываясь сбоку. Лица у нас оскаленные - то ли в улыбке, то ли в экстазе.

Владик аж раскрыл рот от неожиданности:

- Так ты её трахал? - страшным шёпотом спросил он меня, отпустив мою спину и заглядывая прямо в глаза.

- А что, не видно, что ли? - уклончиво ответил я, отводя глаза от пристального взгляда Владика.

- А она, сучка, говорила мне, что у неё с тобой ничего не было! Все девчонки - суки! И на что она тебе нужна? - горячо говорил Владик, - во-первых, она еврейка, а они все хитрые и продажные; во-вторых - она бессовестно кадрит Томаса, а он плевать на неё хотел! Да она - лихорадка тропическая! - употребил он в сердцах термин, вероятно заимствованный от матери-медсестры.

- Ну, а тебе, собственно, что за дело? - удивился я, - ну, может и сука, может и лихорадка, а тебе-то что?

Даже при свете красного фонаря мне показалось, что Владик побледнел.

- Мне - что за дело? Мне - что за дело? - дважды повторил он и вдруг решительно сказал тем же страшным шёпотом: - А то, что я люблю тебя, ты, что не видишь? И я не отдам тебя всякой сучке! Ты женишься на мне, может, не открыто, не для всех - а тайно, только для нас!

Владик стал хватать меня за плечи, пытаясь поцеловать. Я был выбит из колеи, ничего не понимая, я таращился на Владика, увёртываясь от его поцелуев.

- А ну-ка дай себя поцеловать! И сам поцелуй меня! - так властно потребовал Владик, что я невольно пригнулся, подставив ему своё лицо. До сих пор не знаю, целовала ли меня за всю жизнь, жизнь долгую и отнюдь не монашескую, какая-нибудь женщина так искренне, так страстно и с таким страхом, что всё вот-вот кончится!

За этими внезапными поцелуями я и не заметил, как руки Владика стали шарить меня совсем не там, где положено. Это меня сразу отрезвило - мальчик-то несовершеннолетний! В нашем дворе ничего не скроешь (хорошо, что я тогда понял эту очевидную истину!). Всё дойдёт до Фаины, и тогда вообще конец всему! Голова у меня уже кружилась, но я нашёл силы оттолкнуть Владика, успокоить его, и отпечатать несколько фотографий. Чтобы никто посторонний не увидел, я их тут же отглянцевал и спрятал. Владика просил об этом никому не рассказывать. Cовершенно одуревший, я проводил Владика до дверей кухни и, поцеловав, отпустил домой. Сам же остался прибирать на кухне.

Никогда, наверное, у меня не было таких сумбурных снов, как в эту ночь. Я видел, как я в цветущих кустах целую Сашу, и её лицо вдруг превращается в лицо Владика. Я продолжаю целовать это лицо и страстно говорю: 'Я люблю тебя, я женюсь на тебе!' Проснувшись, я поразился, насколько Владик действительно похож на Сашу, на повзрослевшую девочку Сашу. Как только это сходство не бросилось мне в глаза раньше! И тут же, заснув, вижу разъярённое лицо Фаины, кричащее мне: 'Сазизгаро!' ('Мерзкий!').

Назавтра утром я пошёл в школу и никаких новостей не заметил. Учителя даже не спросили, почему я не ходил. У всех лица были испуганные и замкнутые; никто ничего лишнего не спрашивал. Молодая красивая учительница грузинского языка Нателла Артемьевна - персонаж моих сексуальных сновидений, тихо сказала классу, что оказывается, на демонстрации убили сына нашего бывшего директора. Новый директор - Квилитая - ходил мрачнее тучи.

А дома меня ожидал сюрприз, предсказанный последним сном. Фаина встретила меня у лестницы, не дав подняться домой. Она с улыбкой пригласила меня погулять во дворе. Надежда уже стала просыпаться в моей душе, как вдруг Фаина повернула ко мне своё искажённое злобой лицо, и, кривя рот, спросила:

- Так мы с тобой трахались в ванной? И даже фотографировались при этом? - Она достала экземпляр злосчастной фотографии и разорвала у меня перед носом. - Да кто с тобой, уродом, вообще станет трахаться, может только педик какой-нибудь! Ко мне не подходи больше и не разговаривай, а покажешь кому-нибудь эту гадкую фотографию - всё скажу отцу, тогда ты пропал! И скривив лицо, как в моём сне, Фаина прямо глядя на меня, прошептала: 'Сазизгаро!', добавив по-русски: 'Подонок!'. В продолжение этого разговора я несколько раз заметил, что Владик крутился где-то рядом. Как только Фаина отошла в сторону, её место занял Владик.

- Нурик, прости, я стянул у тебя фотографию и проговорился, прости меня, если можешь! Я не хотел, так получилось! - канючил Владик.