Привенчанная цесаревна. Анна Петровна

В грубо сколоченном ящике — холст скрывал густой слой залившей щели смолы, — под видом «некоторых вещей» преображенцы спешно везли в столицу труп. Матюшкину предстояло произвести самый тщательный осмотр — нет ли на трупе повреждений и язв. Иначе — можно ли его представить на всеобщее обозрение.

Но доверие даже к курьеру не было полным. Кабинет требовал, чтобы результаты осмотра подтвердили своими подписями все присутствовавшие. При том же неверном свете свечи. На передке брошенной хозяевами замызганной осенней ещё грязью телеге.

Снова перестук забивающих гвозди топоров. Растопленная смола. Холст. Вязь верёвок. Ящик готов в путь. И, опережая преображенцев, растворяются в снежной дымке дороги на столицу сани кабинет-курьера. Рапорт, который увозил Прокофий Матюшкин, утверждал, что язв на мёртвом теле не обнаружено.

Первый раз за десять суток бешеной езды можно позволить себе заснуть. Поручение выполнено, а до Петербурга далеко.

Только откуда Матюшкину знать, что его верная служба давно перестала быть нужна. Что той же ночью, в облаке густой позёмки, его сани разминутся с санями другого курьера — из Тайной Канцелярии, как и он, напряжённо высматривающего направляющийся в столицу обоз: четыре подводы, солдаты-преображенцы, ящик...

Сержант Воронин далёк от царского двора. Но приказ, полученный им от самой Тайной канцелярии, вынуждал хоть кое в чём приобщить солдата к таинственному делу:

«Здесь тебе секретно объявляем: урядник и солдаты везут мёртвое чернеца Федосово тело, и тебе о сём, для чего ты посылаешься, никому под жестоким штрафом отнюдь не сказывать... Буде же что с небрежением и с оплошностью сделаешь, не по силе сей инструкции, и за то жестоко истяжешься».

Угроза явно была излишней. Кто в России тех лет не знал порядков Тайной канцелярии, неукротимого нрава руководивших ею Петра Андреевича Толстого и Андрея Ивановича Ушакова! Да разве бы обошлось тут дело штрафом!

Воронин встречает преображенцев на следующий день после Прокофия Матюшкина. Теперь всё зависит от его решительности. Ближайший на пути монастырь — Кирилло-Белозерский. Воронин во весь опор гонит обоз туда. Следующий отчёт составлен с точностью до четверти часа.

1726 года марта 12 дня в «5 часу, в последней четверти» приехали в монастырь и объявили игумену указ о немедленном захоронении «поклажи». В «9 часов, во второй четверти» того же дня — трёх часов хватило, чтобы выдолбить в промерзшей земле могилу! — ящик, превратившийся, по церковным ведомостям, в тело чернеца Федоса, погребён «безвестно» около Евфимиевской церкви. Настоящее имя, возраст, происхождение покойного — всё останется неизвестным, как и место могилы.

Ни молитвы, ни отпевания — груда звонкой мёрзлой земли в едва забрезжившем свете морозного утра. Участники последнего акта подписывают последнее обязательство — о неразглашении обстоятельств произошедшего. Чернец Федос перестал существовать.

...Прусский посланник барон Мардефельд в своих донесениях на редкость обстоятелен. Король — он же как-никак пишет лично ему! — чтобы ориентироваться в ситуации русского двора, должен знать каждую мелочь. Тем более такое громкое дело, как дело Федоса.

«Архиепископ Новгородский, первое духовное лицо в государстве, человек высокомерный и весьма богатый, но недалёкого ума, подвергнут опасному следствию и, по слухам, совершил государственную измену. Его намерение было сделаться незаметным образом патриархом. Для этой цели он сделал в Синоде, и притом со внесением в протокол, следующее предложение: председатель теперь умер, император был тиран, императрица не может противостоять церкви, а следовательно дошла до него теперь очередь сделаться председателем Синода».

Дальше в донесении барона похвалы верноподданническим чувствам Синода, конечно же, с негодованием отвергшего притязания архиепископа. Заверения в преданности синодальных членов царице Екатерине: «чем был император, тем теперь же императрица» — таковы слова князей православной церкви.

В заключение приписка, что архиепископ Новгородский уже в крепости, раскаивается в своём поступке, но, надо надеяться, прощения не получит. Да и какая может быть надежда, когда только что говоривший подобные речи солдат лишился головы.

Бунт в Синоде или церковь, наконец-то дождавшаяся смерти Петра Великого, — это ли не событие в государственной жизни! И конечно же, опытный дипломат прав: сколько за всем этим счетов и расчётов придворных партий, политических и личных интриг. Самому Мардефельду важно подчеркнуть — с Екатериной Алексеевной всё в порядке. Возмущения против неё нет. Правительство решительно расправляется с любыми бунтовщиками и, значит, за столь важный для Пруссии брак Анны Петровны с герцогом Голштинским можно не беспокоиться. Здесь всё понятно.

* * *

Екатерина I