Привенчанная цесаревна. Анна Петровна

   — Да не круши ты себя мыслями такими. Ну, дочь, ну, убитого — значит, судьба такая.

   — А откуда бы доверие такое к Анне Регине, не пойму.

   — Да уж такого ты в своих книжках, государыня цесаревна, не вычитаешь. О таких делах никто учёный и писать не станет — совестно вроде, да и неладно как-то.

   — Да говори, говори же, коли начала!

   — Да что уж, Анна Регина ведь из пленных, сама знаешь. Так случилось, что сначала светлейший на неё глаз положил, а там и...

   — Не надо о государе батюшке...

   — Не буду, не буду, государыня цесаревна. Да и не в государе дело. Тут всё иначе сложилося. Светлейший всё время Регину Крамерн щедро одаривал, хоть скупенек на подарки. Видно, какие-никакие дела там были.

   — После царевичева дела получила она немалые деньги, да, помнится, и земли даже.

   — И земли, Анна Петровна, и земли. Может, и невелико поместье, а всё поместье. И братца в гвардию записали. А между тем к царевне Наталье Алексеевне приставили.

   — Погоди, погоди, Маврушка, чтой-то с мыслями не соберусь. Ну, скажем, стала бы она мешать светлейшему — противу него братца настраивать, так ведь боле светлейшего-то нету. Выходит, не ему она услуги-то оказывала.

   — А другой тебе никто на ум не приходит, государыня цесаревна? Кто бы ещё ей в грех службу при теле царевичевом не поставил? Не знаешь таких будто бы?

   — Иоанновны, думаешь?

   — Наконец-то! И случилось всё во дворце Дарьи Милетинской, подруги задушевной Прасковьи Иоанновны. И строят эти подруги — что Прасковья с Катериной, что Дарья — один храм в Донском монастыре.

   — Деньги, Бог весть, откуда достают.

   — А я о чём толкую. Не разлей вода царевны наши всем скопом. Как Лизавета Петровна пишет, отчего это сгорела Наталья Алексеевна?

   — Слухи, пишет, разные ходят. Одни толкуют, будто от простуды, иные от кори. А доподлинно никто ничего сказать не может.

   — И хоронить её где собрались? В Петербург повезут?

   — Да нет, уже похоронили — в Вознесенском соборе Новодевичьего монастыря. Да, выходит, немалой обузой она им была. Только что Иоанновнам от того?

   — И мне тебе толковать, государыня цесаревна? Помяни моё слово, недолго император Пётр II поживёт, тем паче если в Москве останется. Ой, скоро престол ослобонит. Ктой-то крепко о том думает.

* * *

Цесаревна Анна Петровна (герцогиня Голштинская)

Вспоминала... Чаще, чем надо бы. Родные... Скавронские... Тендряковы... Ефимовские... Имена придуманные. О титулах и толковать нечего: крестьяне. Со всем крестьянским обиходом. Учились. Приоделись. Изо всех сил тянулись. А куда уйдёшь от насмешки в глазах придворных. Того же Александра Данилыча, хотя никто так и не знал, откуда светлейший родом, какого роду-племени.

Говорили, из-под Смоленска. Сын полунищего рейтара. Как владыка Федос. Федос такого не подтверждал. Да и как владыку спросишь? Кто бы решился.

Другие говорили, из подмосковного Семёновского. Будто поп тамошний государю жаловался, что приупадли могилки отеческие меншиковские. Совсем провалилися. А светлейший ни по какому напоминанию позаботиться о них не хочет. Только государь слова своего не сказал. Мимо ушей пропустил.

У государыни родительницы как-то к слову пришлось спросить: откуда светлейший. Плечами повела: какая разница? Князь и есть князь. Не всем в боярских палатах родиться. Даже подосадовала на любопытство дочернее: тебе-то к чему, Аньхен?

Сестрица меншиковская — о ней светлейший всегда заботился. Поначалу. Как замуж за Девиера вышла, а позже уйти от супруга захотела, ни во что вмешиваться не стал. И денег не дал. Сколько от обер-полицмейстера на содержание досталось, то и ладно.

Не поймёшь светлейшего. Девиер сестру, все знали, обижал, смертным боем бил, а из Петербурга Анисья Даниловна исчезла. Враждовать с Девиером светлейший и впрямь враждовал, только не из-за сестры. О ней и речи не было.

К чему это я? Да, память. На приблудных родных, уезжаючи, и не глянула. С собой в штат никого из них брать не пожелала. А вот Александр Григорьевич...

Все толковали, ни у кого такого состояния из знатных и быть не могло. Миллион называли рублей. А Маврушка сказала, персонных дел мастеру Ивану Никитину всего-то на год двести рублёв даётся.

Очень их государь за богатство такое уважал. Чего только за него не разрешал — строить города где пожелают, войско своё иметь.

С народами сибирскими воевать без царского ведома. С азиатскими — торговать. А суд над Строгановыми один-единственный — царский. Да и то сказать, по карте посмотреть, дух захватывает: до самого до Тихого океана, Александр Григорьевич сказывал, дела свои ведут без помехи всякой. А ведь начинали всего-то с Пермских да Двинских земель.