Привенчанная цесаревна. Анна Петровна

   — Какая правда? Всё говори. Всё — до мельчайших подробностей. Откуда вызнал? Откуда, собачья твоя душа? Анна Ивановна в сговоре с прусским посланником! Это придумать такое надо! Чем докажешь, чем?

   — Чем доказывать! Да вся Лефортова слобода о том только и толкует. У любой бабы спросите, человека дворового. Который месяц карета посланникова с утра до ночи, а может, и с ночи до утра, во дворе Анны Ивановны простаивает.

   — Не кроется человек со своими визитами, только и всего.

   — А чего ему крыться, когда господа о свадьбе сговариваются. Кайзерлинг уже и среди других посланников хвастался: будет Анна Ивановна его супругой. Так-то, государь!

   — Он говорит, не она.

   — А вот её-то вы напрямую и спросите, да не по простоте душевной, а с подходцем. Мол, всё и так от Кайзерлинга знаете. Что-то она тогда запоёт.

   — А если отречётся?

   — А вы ей про карету, про свет, что только в её опочивальне во всей слободе одно всю ночь светится, когда карета посланникова во дворе ночует. Людей-то кругом пруд пруди: обо всём расскажут, всё до мелочи донесут.

   — Чего же раньше молчал, пёс смердящий?

   — Обмануться боялся, напраслины не взвести да вас, Пётр Алексеевич, зазря не растревожить. Считайте, государь, труса Алексашка праздновал. С кем не бывает.

   — А царевна Наталья Алексеевна знает?

   — Наверняка не скажу, а сдаётся, знает. Очень она к Катерине благоволит.

   — Хватит о Катерине! Иди сестру сюда пригласи. Быстро! Никаких слуг — сам слетай. Мигом!

Поверить? Чует сердце, придётся поверить. Придётся! Не посмел бы Алексашка врать. Значит, весь двор знает. Все знают. И Наталья...

   — Ты, сестра? Пошёл вон, Алексашка, слышь, и под дверями не стой — насмерть зашибу.

   — Братец...

   — Значит, правда. Значит, знала и молчала. И ты туда же!

   — Государь братец, не верила. Поверить не могла. Столько лет в ладу да миру.

   — Кто донёс? Кто?

   — Что тебе, государь братец, от имён? Верные люди. Сто раз всё проверить заставила — ошибиться хотела...

   — Значит, правда. И давно это?

   — Что давно-то?

   — Продала меня Анна Ивановна? Замену мне подобрала?

   — Кто ж об этом скажет, Петруша, если сама не признается. Мало ли что люди болтают.

   — Ты-то, Наталья, ты как считаешь?

   — Что я! Дворовые сороки, поди, года полтора как про посланника начали стрекотать. То первым приедет, последним уйдёт — люди примечают. То на подарки не скупится — один другого богаче.

   — Подарки?! Она у него подарки?

   — Ты-то не больно щедр, государь братец, а любой бабе подарок в радость. Посланник и бриллиантов не жалел, и с золотишком не жался.

   — И она брала? При всех?

   — Чего же не брать, когда то на рождение, то на праздник какой, то на именины. Случай всегда найдётся, была бы рука широкой.

   — Ещё что?

   — В церковь в его карете стала ездить. Там и сидели вместе.

   — Господи! И никто словом не обмолвился?

   — Государь, кто бы решился? А я своими глазами ничего не видела. Знаю, как матушку родительницу нашу обносили. Разве нет?

   — А она-то, она что говорила? Ведь толковали же твои сороки.

   — Толковали. Будто измены твоей бояться стала — что у тебя баб там в армии-то много завелось.

   — И всегда много было.

   — И что, коли тебе надоест, на бобах оставаться придётся. Пока молода, надобно и о своей судьбе подумать, а посланник прусский — кто бы в слободе не знал, — света Божьего за ней давно не видит. Так уж лучше на тот случай, коли отставка ей выйдет, сразу под венец пойти.

   — Всё рассчитала! Всё как есть рассчитала, дура немецкая! А ведь я жениться на ней, сестра, хотел. Думал в новую столицу с новой царицей перееду. Думал...

* * *

Пётр I, А. И. Монс

До знакомого дома верхом домчался. Поводья кинул, прислужника дожидаться не стал. Двери ногой распахнул. В прихожей никого — будто вымерли. Испугались? Шорох за спиной. Обернулся — она. Нарядная. Как на ассамблею вырядилась. Куафюра уложена. Декольт самый что ни на есть глубокий.

   — Либлинг! Наконец-то. Я уж думала, не дождусь.

   — Чего не дождёшься, Анна Ивановна?

На шею кинулась — так и повисла. Дышит горячо. Смеётся.

   — Чего? Будто не знаешь, либлинг!

   — А кого ждала?

   — Кого же мне ждать? Что с тобой, либлинг? Ты нездоров?

   — Со мной что? А с тобой что, Анна Ивановна? Ты лучше о себе расскажи, госпожа Кейзерлинг недошлая. Всё выкладывай, слышь, всё как есть. И без того всё знаю.

   — А раз знаешь, зачем мне рассказывать?

   — Ах ты вот как? Смелости какой набралась, подлая! Всё выкладывай, что с господином Кайзерлингом задумала! Как смела!

   — Я не вижу за собой никакой вины. Господин прусский посланник Кайзерлинг давно вошёл в число моих адорантов, и вы это отлично знали, ваше величество. И пользовались этим. Разве не так?

   — Я что, сватал тебя за него, что ли?

   — Не сватали, но сами хотели, чтобы я ему куры строила.

   — Греха в том великого нет. Раз сам тебе сказал.

   — И я так считаю, государь.

   — А вот ночи у тебя коротать!

   — Кто рассказал вам такую сплетню, государь? Не иначе девицы Арсеньевы. Горбунья тут всё время крутилась: то туда, то обратно проедет. Из возка выглядывает — того гляди вывалиться может.

   — Она ли, кто другой — разница какая. Было или не было?