Привенчанная цесаревна. Анна Петровна

   — Думается мне, ваше величество, приезжать герцогине в Петербург надобно не по-родственному — по правилам иноземных государей.

   — И то верно. Всё невестке растолкуешь. Она хоть и повсхлипывает, а сообразит. Так и Анна лучше себя держать станет.

   — Ну, Гаврила Иванович, все дела, кажись, перерешили, обо всём с тобой столковались, пора и честь знать. Время позднее.

   — Государь, тут ещё одно...

   — Что ещё? До завтра не потерпит?

   — Потерпеть может, государь, но это просительница и давненько дожидается.

   — Где дожидается? Кто?

   — В карете.

   — Да ты почём знаешь?

   — Сам ей присоветовал: глаза не мозолить, а в случае чего незаметно и отъехать.

   — Скажи, тайны какие. Ну, Гаврила Иванович, никак ты в дела амурные какие на старости лет ввязался.

   — Я-то нет, а вот помочь и впрямь согласился.

   — Да о ком речь?

   — О госпоже Монс.

   — Что-о-о?! Это у тебя в карете госпожа Монс сидит?

   — Так и есть, ваше величество. Очень уж просит аудиенции у вас. А без посредника решительности не найдёт. Опасается.

   — Что ей нужно?

   — Ничего не говорила, ваше величество.

   — Плакала?

   — Не видал я что-то, чтобы Анна Ивановна когда слёзы лила. Нрав не тот.

   — Изменилась? Сильно?

   — Изменилась? На словах не расскажешь. А, кажется, красоты былой не потеряла.

   — Отошли прочь — не о чем мне с ней говорить. Хотя... Зови. Так проще будет.

От неожиданности кровь в голову ударила. Все годы вроде бы рядом, в одном городе, а как за каменной стеной. Весточки единой о себе не подала. Прошения какого. И все молчали — гневу царского боялись. Да если по совести, какой гнев — обида одна. Горьчайшая. И по сей час на зубах скрипит, полынным настоем горло перехватывает.

   — Госпожа Монс, ваше величество.

   — Ступай, Макаров. Больше ты мне не понадобишься.

   — Ваше царское величество...

В реверансе придворном самом что ни на есть глубоком присела, едва ручкой пола не коснулась. Как те дамы в Версале. Туфельки самый кончик приоткрыла. Только что не улыбнулась.

   — Хотела меня видеть, Анна Ивановна? Говори, в чём твоё дело? За братца, что ли, Видима хлопотать решила? Так он и сам за себя постоит. За три года службы полным молодцом себя показал.

   — Я благодарю вас за Вилима, ваше величество, но вряд ли моя благодарность послужит ему на пользу. Я могу только в душе молиться за милостивого монарха.

   — И за ваших родителей, которые наградили Вилима умом, отвагой и настоящим бесстрашием. В кампании Полтавской он выказал себя одним из лучших. Но раз это не его судьба, то в чём ваше дело?

   — Я решилась просить ваше величество проявить своё великодушие и в отношении сестры заслуженного офицера. Я прошу вас дать мне разрешение на брак.

   — Вот как! И кто же твой избранник, Анна Ивановна?

   — Барон Кейзерлинг, ваше величество.

   — Что?! Твой амант?! Это столько лет вы остаётесь верны этой вашей амурной истории?

   — Барон Кейзерлинг никогда не был моим амантом, ваше величество.

   — Врёшь! Врёшь, Анна Ивановна, был! Иначе бы...

   — Я никогда не осмелилась бы возражать монарху, но правда мне дороже, ваше величество. Барон Кейзерлинг НИКОГДА не был моим амантом.

   — Ты ещё поклянись мне в этом на Евангелии!

   — Могу поклясться. Но в вашей комнате, кажется, нет священных книг. Велите принести.

   — Почему же раньше не поклялась?

   — Потому что вы от меня не требовали этого. Вы отвергали всякие доказательства моей невиновности.

   — Всё было и так ясно.

   — Тогда бесполезно к этой теме возвращаться. Прошедшие годы принесли столько злого, что счесться сегодня уже невозможно.

   — А Кейзерлинг все эти года ждал тебя?

   — Я не спрашивала и не имела права спрашивать отчёта с барона. Да, барон бывал в моём доме достаточно часто, и своё первое предложение он сделал мне семь лет назад.

   — И он настолько пришёлся по сердцу тебе, что ты через семь лет готова стать его женой?

   — Да, ваше величество, я почту это за честь.

   — Это для тебя честь, это?

   — Ваше величество, я всего лишь дочь виноторговца.

   — Кейзерлинг собирается оставить должность прусского посланника и уехать с тобой?

   — Ни в коем случае, ваше величество. Его живейшее желание продолжать службу при вашем дворе. Я буду иметь возможность часто видеть русского царя. После многолетнего домашнего заключения.

   — Ты по-прежнему танцуешь?

   — Не знаю, ваше величество. За все эти прошедшие годы мне не приходилось танцевать, да и годы...

   — На тебе они не сказались. Пусть барон просит у меня твоей руки. Раз ты так настаиваешь, он её получит.

* * *