Привенчанная цесаревна. Анна Петровна

   — Не о здоровье речь, государь. Просьба у неё к вам.

   — Просьба? За столом бы и высказала.

   — Говорит, там неуместно. Так как ответить прикажете, ваше величество?

   — Ответить? А цесаревна здесь, что ли?

   — Здесь, государь.

   — Ну, что поделаешь, зови.

   — Я отвлекла вас от важных дел, государь батюшка?

   — Всех дел не переделаешь, да видно, у тебя что-то важное. Тогда говори скоренько, Аннушка, не тяни.

   — Государь батюшка, я о крёстной...

   — Крёстной? Хочешь чьей-то крёстной стать? Так что меня спрашивать? Сама и решай, цесаревна.

   — Нет-нет, государь, я о моей крёстной. О государыне царевне Наталье Алексеевне.

   — А здесь что за новости?

   — Погребсти крёстную... Без погребения третий год пошёл лежит. Вот я и подумала — не забыли ли, государь.

   — Не забыл ли...

   — Мне ли не знать, сколько забот у вас. Но ведь это последний путь царевны тётеньки, государь. Отбыть бы его не прикажете ли.

   — Отбыть надобно, твоя правда, Аннушка. Что говорить, виноват перед памятью сестрицы, ещё как виноват. Только знаю, она бы меня простила.

   — Простила, заранее простила, государь батюшка. Я хоть и мала была, когда она скончалась, а сердцем всё поняла. Любила она вас, государь батюшка, больше жизни любила.

   — Погоди, погоди, что же это у меня получилось. По числам не помню, а по схеме так выходит. Преставилась царевна сестрица...

   — В июне 1716-го, государь.

   — Вот-вот, я потом посчитал, мы тогда в Ростоке были, на галерной эскадре. О кончине-то я узнал в июле, когда эскадра к Копенгагену подошла.

   — Курьера, мне сказывали, в день кончины крёстной к вам направили.

   — Ну, оно понятно. Как же иначе. Толька в Копенгагене мы не более недели пробыли. Ещё государыня туда к нам приехала. Потом на кораблях я был, опять в Копенгаген вернулся. Да всего не перечесть: где что посмотреть, где чему поучиться, с кем встретиться.

   — Вы себя, государь, совсем не жалели.

   — Да ещё государыня на сносях была. А городов, городов сколько, Аннушка! Тебе бы поглядеть, цесаревна. Да ты у меня везде первой красавицей бы смотрелася. И ещё портретов сколько с меня писали разные живописцы. Тоже время терять пришлось. А иначе нельзя — порядок такой для монархов заведён.

   — Государь...

   — Ничего, Аннушка, придёт и твоё времечко — всего навидаешься.

   — А теперь вы очень заняты, государь.

   — Погоди, погоди, как же у нас так с похоронами получилось? В начале октября 1717-го вернулись мы в Петербург.

   — Вы, государь батюшка, той поры что ни день с утра в Адмиралтейство ездили, а после обеда по петербургским постройкам.

   — Верно. И тебя пару раз брал, цесаревна, чай, помнишь.

   — Как не помнить, батюшка.

   — Ты у меня умница — всё смотрела, обо всём расспрашивала. Да, а в середине декабря в Москву пришлось ехать.

   — На Стефана Сурожского, государь.

   — Ишь ты, как помнишь. Царевича мне дождаться надобно. Вот как привезут его Пётр Андреевич и Румянцев, и к погребению приступим.

   — Но, может, государь, ещё до возвращения царевича Алексея Петровича, сколько дорога-то у них займёт.

   — Не выйдет, Аннушка, никак не выйдет. Алексея мне здесь допрашивать надобно. Только здесь! И всех сообщников его, что в Москве угнездились. А Наталью Алексеевну погребсти в Петербурге следует. Что же это мне, да ещё зимним временем, взад-назад ездить? Сил на то нет, да и двор будоражить ни к чему. Ждала Натальюшка своего часу, ещё подождёт.

* * *

Пётр I, Г. И. Головкин

Ударил. Со всего маху. По лицу. Не сдержался. Обещали! Предателю и выродку! Кровь из носу потекла. А глаза что у волка — огнём загорелись: «Обещались! »

Бить не стал — руки слушаться перестали. «Пиши! Сей час пиши!» Замешкался. Покуда чернильницу да перо сыскали, на стол поставили:

«цареви... Алексея Петровича, каковой подал по изустном своём извинении Его Царскому Величеству в Столовой полате 3 февраля 1718 в Москве.

Пресветлейший государь батюшка.

Понеже, узнав своё согрешен... перед вами, яко родителем и государем... писал повинную и прислал оную из..., так ныне оную приношу, что я, забыв должность сыновства и подданства, ушёл и отдался под протекцию цесарскую и просил ево о своём защищении. В чём прошу милостивого прощения и помилования.

Всенижайший и непотребный раб и недостойный назватися сын Алексей

Февраля в 3 де. 1718 г.».

Макарову велел копию немедля снять и передать в Посольский приказ — для хранения на вечные времена.